Видади Бабанлы - Когда молчит совесть

— Они не теряют надежду! — с издевкой кричал Бадирбейли, сузив разгневанные глазки. — Афера, авантюра! Ваши труды не могут увенчаться успехом! Зарубите себе на носу!

— Я не аферист и не авантюрист, товарищ управляющий. Я ученый…

— Повторяю: нам все известно! — В узких зрачках Бадирбейли вспыхнули злобные искры. — Почему, я смею вас спросить, вы скрыли свое прошлое? неожиданно понизив голос, спросил он.

По телу Гюнашли пробежала холодная дрожь.

— Я? — только и мог спросить он.

— Да, вы, вы! Где ваш отец?

Гюнашли вздохнул, и Бадирбейли, не дожидаясь ответа, торжествующе произнес:

— В краях весьма отдаленных! И нам этого хорошо известно.

Сохраб молчал. Кому понадобилось вытащить на свет дело одиннадцатилетней давности, бередить старые раны? Ведь во время войны они несколько лет работали вместе с Бадирбейли в Государственной комиссии по обороне Баку, и Башир прекрасно знал его биографию. Какую цель сегодня преследует этот человек?

— Могу сказать одно: несчастье, случившееся с моим отцом, не имело влияния на мои убеждения. Никогда. Всей своей жизнью и работой я старался приносить пользу нашему государству.

— «Польза»… — Бадирбейли брезгливо поморщился. — О какой пользе вы говорите? Угробить государственные миллионы, ввести в заблуждение людей уж не эту ли пользу вы имеете в виду? — Он ярился все сильнее. — Вы — враг, надевший личину друга. Мстите за отца. Но, повторяю, ваша афера не может увенчаться успехом! Мы сумеем вовремя сорвать маску с вашей грязной физиономии.

Сохраб потерял терпение. Слово «месть» хлестнуло больнее прочих оскорблений. Он поднялся во весь рост, стукнул кулаком по столу, в бешенстве крикнул:

— Вы не смеете порочить честных людей!

— Вспомните, где находитесь и с кем разговариваете! — угрожающе крикнул Бадирбейли.

Гюнашли опустился на стул. Нет, он не успокоится, пока не выскажет всего, что накопилось у него на душе.

— Если бы я, уважаемый управляющий, как вы утверждаете, хотел отомстить за отца, я бы сделал это в тяжелую годину войны. Но вы знаете, как я работал. Видели. Мы вместе с вами трудились в ответственнейшей комиссии по обороне нашего города. В этой комиссии были самые доверенные люди.

Тогда вы не знали о судьбе моего отца? Почему же все эти годы вы молчали?

— Прошлое — не оправдание! Не заметайте следы. Прикинуться ягненком, войти в доверие, чтобы творить свои гнусные делишки, — испытанный метод врага. Друг на словах — враг на деле. Но нас не так легко провести! Против вас много улик. К нам давно поступают сигналы, и мы не имеем права закрывать глаза на предупреждения честных людей.

— У вас нет еще одного права — попирать человеческое достоинство! Это противоречит советским законам!

— Хватит! Не желаю больше слушать! — В углах рта Бадирбейли снова выступила желтоватая пена.

Гюнашли плохо помнил, чем окончился разговор с управляющим. Выйдя из управления, он долго бродил по городу. А когда наконец пришел в себя, уже светало, гасли звезды, далеко-далеко над морем алела полоса восхода. На пустынных улицах, нарушая рассветную тишину, изредка раздавался гудок автомобиля да скрипел снег под ногами прохожих — рабочие возвращались после ночной смены. Мороз пробирал до костей. Вялость сменилась утренним возбуждением, и разговор с управляющим со всей отчетливостью всплыл в памяти.

«Кто эти люди, что посылали «необходимые» материалы в соответствующие инстанции? И какие могли быть материалы?» — думал Сохраб. А впрочем, какое это имеет значение?… В ушах прозвучали последние слова Бадирбейли: «Даю вам неделю! Если за это время не сдадите завод, разговор будет коротким! Можете идти!»

Острая боль пронзила сердце, казалось, его прокололи с разу в нескольких местах. Дрожь прошла по телу, и, чтобы утишить боль, Сохраб сгорбился, сжался. Еле добравшись до дома, не говоря ни слова, одетый повалился в постель.

Мархамат не спала, дожидаясь мужа.

— Ну вот! — воскликнула она, взглянув на его белое как полотно лицо. Добился своего! Надорвался! Есть на свете люди, которым жизнь не дорога!

Сохраб ничего не ответил на упреки жены. Только горестно вздохнул и подумал: «А ведь Мархамат права, работаю не покладая рук, забываю, где день, где ночь, когда в отпуск ездил — не помню, и вот она, благодарность! Оскорбления, угрозы… Топчут твою честь, как старый палас…» Он горько усмехнулся.

А сердце болело так, словно гноилась открытая рана. Озноб сотрясал тело, и Сохраб опять весь сжался, стиснул кулаки, — только бы унять боль, ну хоть немного!