Габриэль Руа - Счастье по случаю

И тут его охватило желание бежать — такое властное, что он принялся обдумывать разные планы ухода, один другого нелепее. Он представлял себе, как собирает свои пожитки и удирает до возвращения жены. Может быть, он наймется на судно или пойдет работать на шахту. Или же просто по улице Сен-Жак выйдет за город и будет брести по проезжей дороге куда глаза глядят, до тех пор, пока счастье наконец не улыбнется ему — ему, созданному для приключений. Он будет идти под дождем и снегом, под звездами и под солнцем, с перекинутой через плечо палкой, на конце которой висит узелок со всем его имуществом, — идти до тех пор, пока в каком-то месте, в какую-то минуту, на какой-то развилке дороги он не встретит то, что искал всю свою жизнь, с самого рождения. Томительное желание бежать охватило его с такой силой, что горло его сжала спазма и он не смог проглотить слюну. Он хотел бы, чтобы у него не было жены, не было детей, не было крова. Он хотел бы стать бродягой, промокшим до нитки, который спит на соломе под открытым небом, и веки его влажны от росы. Он хотел, чтобы первые лучи зари осветили его — свободного, как ветер, без привязанностей, без забот, без любви.

Тут его взгляд упал на ржавую раковину. Безостановочно падавшие из крана капли наполнили ее до краев, и вода стекала через край тонкой непрерывной струйкой. Азарьюс засучил рукава рубашки и медленно окунул руки в воду.

Раздался бой часов.

Резко и неуклюже двигая руками, Азарьюс механически тер маленькую черную юбочку, всю в прорехах и до того изношенную, что ткань расползалась под его пальцами.

Тишину комнаты пронизывало стрекотание швейной машинки; порой оно умолкало; тогда было слышно, как гудит чайник. Роза-Анна, поджав губы, подносила шитье совсем близко к глазам; затем она опять нажимала педаль, и в комнате снова звучал голос труда — глухой, неутомимый и немного жалобный.

Мать и дочь сидели в круге света под висячей лампой; поднимая глаза, Роза-Анна каждый раз видела перед собой Флорентину, забравшуюся с ногами на кожаный диван. Держа в руках журнал в желтой обложке, девушка со скучающим видом пробегала глазами несколько строк, потом внезапно отрывалась от него и, нахмурив брови, рассеянным взглядом смотрела в пространство, пощелкивая жевательной резинкой. Она явно была в нервном, раздраженном настроении, но Роза-Анна этого не замечала и радовалась тому, что дочь сидит возле нее.

Малыши уже спали; сегодня Роза-Анна уложила их в свою большую кровать, и пораньше, чтобы они не мешали ей дошивать одеяло. Большая комната с обитыми кретоном кушетками, стоявшими вдоль стен, выглядела чистенькой и уютной, и Роза-Анна, на которую вид этой комнаты действовал успокоительно, торопилась закончить работу. Скоро вернется Азарьюс… Благодаря ее стараниям он получил место и был как будто доволен. Чего еще не хватало, чтобы в доме чувствовалось умиротворенное настроение Розы-Анны?

Вот уже две недели, как она вставала первой в семье, чуть свет, чтобы приготовить завтрак для Азарьюса. Он часто протестовал, говорил, что может сам быстренько сварить себе чашечку кофе, он уговаривал ее полежать еще немного в постели, но так неуверенно, с такой надеждой в голосе, что нисколько ее не обманывал. Она знала, как подбадривает и поддерживает Азарьюса шарканье ее ночных туфель по кухонному полу, пока он бреется при сером свете занимающегося за окном утра. Она не сомневалась, что ему приятно входить в уже теплую кухню, где потрескивает огонь, а окна запотели от горячего пара стряпни. И она была уверена, что ломтик хлеба, если она сама намазала его маслом, доставляет ему больше удовольствия, так же как и кофе, если она сама ему наливает, придерживая широкий рукав своего халата. Супруги обменивались при этом короткими, но красноречивыми взглядами. Иного вознаграждения Розе-Анне и не требовалось. Впрочем, человек, уходящий на работу, — а теперешняя его работа была очень нелегкой, — заслуживал, по мнению Розы-Анны, всяческих забот и уважения. Она провожала его до порога, открывала ему дверь, а потом, поеживаясь от холода, прощалась с ним без подчеркнутой нежности, спокойно, но с тем достоинством, которого заслуживало его мужество. Медленно закрыв за ним дверь, она обычно присаживалась на его стул и, сложив руки, позволяла себе немного передохнуть.

Вот и сегодня вечером она то и дело старалась передохнуть. Она хотела починить много вещей, но ее руки время от времени почему-то невольно опускались на стол и мысли начинали рассеянно блуждать. Под отвесно падавшим светом на ее лице были отчетливо видны следы усталости от работы, начинавшейся рано и продолжавшейся до позднего вечера, но выражение его было спокойным, почти умиротворенным. И вот, чтобы привыкнуть к этому неожиданному ощущению надежды, такому новому и такому — как она знала по опыту — хрупкому и непрочному, Роза-Анна перебрала в уме все то, что породило эту надежду. Во-первых, дома побывал Эжен: получив отпуск на двадцать четыре часа, он, собственно, только и мог съездить домой; однако он успел порадовать ее своим цветущим видом, и она немного успокоилась на его счет. Малыш Даниэль все еще был слаб и бледен, но как будто уже начинал опять интересоваться играми. А по мнению Розы-Анны, раз ребенок играет — пусть даже в самые странные и не детские игры, — значит, он здоров. Поэтому она не обращала внимания на то, что мальчик серьезен не по летам. Она с удовольствием замечала, что он целыми днями что-то рисует или делает вид, будто читает. И наконец, — это была самая большая радость, — Флорентина последнее время почти все вечера проводила дома, и, хотя, поглощенные каждая своими заботами и раздумьями, они лишь изредка перекидывались словом-другим, Розе-Анне было очень приятно чувствовать, что ее дочь тут, возле нее — пусть даже молчаливая и насупленная. «Какое-нибудь пустяковое огорчение, — думала она. — Ничего, это пройдет, и она снова станет прежней веселой Флорентиной. Но чем она так огорчена? — спрашивала себя Роза-Анна. — Уж не влюбилась ли в кого-нибудь?» И она старалась припомнить слова, оброненные Флорентиной в задумчивости, припомнить, давно ли она уходила вечерами. Но по своему характеру она мало интересовалась делами такого рода и потому быстро успокаивалась.