— Я тогда хотел, чтобы время пробежало быстрее, но тогда я не знал Дашу! — сказал я папе. — Ты знаешь, как мне теперь плохо?
— Знаю, сынок, — сказал папа. — Но ты же расстаешься с Дашей не навсегда, ты будешь писать ей письма, а потом, когда подрастешь, приедешь за ней, женишься и привезешь ее в Америку.
— А мне можно про это сказать Даше? — спросил я.
Мы никому в Краснополье не говорили, что собираемся ехать, и мама строго-настрого предупредила меня молчать:
— Кто знает, что и как получится, — сказала она. — Скажем обо всем в последний день. И то, самым близким друзьям. В Славгороде за день до отъезда вырезали еврейскую семью. Думали, что они золото вывезти собрались!
— У нас золота нет, — сказал папа.
— У них тоже не было, — сказала мама. — Я вам сказала — молчите! И все.
И мы молчали. Но мне очень хотелось об этом сказать Даше. Я чувствовал, что Даша меня успокоит и мне станет легче. И папа это понял:
— Скажи, — сказал он.
— А мама что скажет? — спросил я.
— Я с мамой поговорю, — сказал папа.
И я рассказал все Даше.
Даша молча, не прерывая меня, выслушала мой рассказ, потом, задумавшись, сказала:
— Мне тебя будет не хватать.
— И мне тебя, — сказал я.
— Но, слава Богу, ты не на войну едешь, как говорит моя бабушка, папина мама. Она всегда так говорит, когда что-нибудь не получается, как мы хотим. И еще она всегда не забывает сказать: раз не на войну, значит, все еще будет у нас хорошо! — Даша осторожно дотронулась рукой до моей руки. — Все будет хорошо! Ты же едешь не куда-нибудь, а в Америку. Там тебе будет хорошо. А если тебе будет хорошо, значит, и мне будет хорошо. А потом ты приедешь за мной.
— Да, — сказал я.
— И привезешь мне Барби, — сказала Даша.
— Кого? — переспросил я.
— Кукла такая есть, американская, — сказала Даша, — в Минске у нас в классе, у одной девочки папа работал в ООН, и у неё была Барби. Это, правда, было в первом классе. Но я и сейчас помню, как я хотела иметь такую куклу.
— Я привезу тебе Барби, — пообещал я.
— У нас впереди еще почти два года. Давай пока не думать про отъезд, — сказала Даша. — Хорошо?
— Хорошо, — согласился я.
Но два года неожиданно сжались в полтора месяца: в жизни не всегда все можно заранее предугадать. Где-то перед Новым годом мы получили письмо из посольства, в котором интересовались причинами нашей задержки с отъездом. И вслед за этим письмом пришло письмо от тети Розы. В нем она, как говорит папа, метала огни и молнии в наш адрес и требовала, чтобы мы незамедлительно выехали: у них там все говорят, что могут вообще закрыть въезд в Америкуи мы не понимаем, что играем с огнем, а Даникудаже лучше будет, если школу он закончит в Нью-Йорке, а не в вашем идиотском Краснополье.
— Может, Роза и права, — сказал папа. — Здесь тоже может все поменяться. И мы останемся при своих чемоданах.
Мама, как всегда, два дня думала, прикидывала, как лучше поступить, и, в конце концов, согласилась со всеми, что надо ехать сейчас. И ее аргумент был убедительней всех:
— Я, как дура, тяну время и держу ребенка в радиации!? У меня есть голова на плечах или нет?
Даша, узнав о приближающемся дне моего отъезда, вздохнула и согласилась с маминым доводом:
— Мне, конечно, Даник, очень хочется, чтобы ты здесь оставался подольше, но мама твоя права. Мой папа говорит, что здесь очень большая радиация. И продукты грязные... Не переживай, мы увидимся!
— Увидимся! — сказал я.
И почему-то не поверил в сказанное. К горлу подступил комок, и я едва удержался, чтобы не заплакать. Ведь Даша сказала как-то, что мужчины не плачут.
Уезжали мы за день до 8 Марта. Заказали автобус на чериковскойавтобазе, и он должен был приехать за нами в три часа ночи. В этот вечер в клубе было торжественное собрание, посвященное женскому дню, а после него концерт. Давали его преподаватели и ученики нашей музыкальной школы. Выступала на нем и Даша.
— Куда ты пойдешь, — сказала мама, — ночью нам уезжать!
— Я послушаю Дашу и сразу уйду, — сказал я и с надеждой посмотрел на маму.
— Пусть идет, — сказал папа. — В автобусе отоспится.
И мама согласилась.
Даша выступала в первом отделении. Постоянный наш ведущий Сашка-цыган объявил выступление Даши:
— Ноктюрн Шопена.
Даша вышла на сцену. Посмотрела в зал. Увидела меня. И пошла не к пианино, а к микрофону.
— Я сегодня буду играть не ноктюрн Шопена, — сказала тихим голосом Даша, — а полонез Огинского. Он называется «Прощание...– она на мгновение замолкла, потом докончила предложение, — с Родиной», — и пошла к пианино.
Читать дальше