Марат Баскин: Полонез Огинского

— Внучечка, не делай из меня молодую идиотку, — остановила мой порыв бабушка. — Если я и идиотка, то очень старая. А старая идиоткакое-что соображает. Разве ты можешь кому-нибудь не понравится? Если такой найдется молодой человек, то мы ему скажем до свидания!

Но до свидания мы Алику не сказали. Я ему понравилась, и мне почему-то начало льстить, что он выбрал меня. Он показался мне надежным, прочным, сильным, ослепительно обворожительным: на него засматривались все девушки и с завистью смотрели на меня. Он это видел и подмигивал мне: смотри, как тебе повезло! Он закружил мне голову как-то быстро и легко. Я даже не заметила этого. Я просто вдруг поняла безнадежность своих детских мечтаний. Поверила в правоту бабушкиных слов. И Даникушел из моих снов...

Бабушке Алик понравился с первого взгляда. И она, как сказала мне, стала ежедневно молиться, чтобы у нас что-то получилось.

– Агутэр хосун, хороший жених, — говорила она каждый раз, когда он заходил к нам. – С нимпоговорить — все равно, что ребе послушать!

Говорить он умел и любил, чтобы его слушали. Если с Даникомв основном говорила я, то здесь я только внимала... Бабушка мечтала, чтобы мы быстро поженились, до моей армии, и тогда меня бы освободили от службы. Но Алик не спешил, сказав как-то мне, что сначала надо получить специальность. Он учился в университете, и ему до окончания учебы дали отсрочку от армии. Он меня часто спрашивал, куда я собираюсь пойти учиться, и я всегда честно отвечала, что не знаю. И это ему не нравилось.

— Даша, — говорил он, хмурясь, — неужели ты всю жизнь собираешься проработать в магазине?

Конечно, я не собиралась этого делать, но почему-то говорила, что не знаю, как получится, и это выводило его из себя.

Он даже бабушке пожаловался на меня.

И бабушка сказала:

— Нельзя так вести себя! Ты же будешь дальше учиться! Так и скажи ему!

— А что, ему не все равно? — сказала я.

— Не всё равно, — сказала бабушка. — И что ты видишь в этом плохого? Они хотят, чтобы ты училась.

— Ничего, — сказала я. — Только я хотела быть с ним такой, какая я есть! Я ему всегда говорю правду.

— Вот это не обязательно, — сказала бабушка. — Поверь мне, старухе, тысячи хороших пар распались из-за правды! Если он тебе не нравится, то, пожалуйста, говори ему правду. А если он нравится, то помолчи!

И я промолчала.

В армию я ушла в ноябре. И попала в элитные части, в коммандос. Бабушке я про это не сказала, а порадовала ее, сказав, что меня взяли поваром!

— Лучше не придумать, — сказала бабушка, — они знали, что делают. Ты всю жизнь, как я тебя помню, кулинаришь.

Тут бабушка была права: я готовила всегда, папа с мамой пропадали на работе, и ответственной за еду в доме всегда была я, а теперь здесь я тоже занималась и покупками и приготовлением еды, и, даже служа в армии, ухитрялась во время увольнительных приготовить бабушке на неделю всего.

Алику я рассказала правду, но взяла с него слово, что он никому про это не расскажет. Бабушка была довольна, но ее немножко пугало, что я появлялась дома с автоматом.

— Для чего повару такая игрушка, — говорила она. — Ещё, не дай Бог, выстрелит! — и просила меня сразу же по приходу прятать автомат в шкаф.

Когда я приходила домой, бабушка пересказывала мне все местные политические новости, которые она узнавала из телевизионных новостей, как будто я возвращалась с необитаемого острова. Честно говоря, я слушала её рассказы одним ухом, но с внимательным лицом, чтобы ни обидеть её. Так же, витая в мыслях где-то вдали от бабушкиной истории, я услышала от неё про захват террористами нашего самолета. Они заставили его приземлиться в столице какого-то африканского государства. И сейчас требовали выпустить из израильских тюрем таких же газлоным, как они!

— А цорэс, — сказала бабушка, — они уже застрелили двоих пассажиров! Кто-то летел куда-то и на тебе! Там есть маленькие дети! А они говорят, что будут стрелять каждый день! Неужели наши будут молчать?

— Не будут, — успокоила я бабушку.

— Ты так думаешь или у вас про это говорят? — сказала бабушка.

— Говорят, — сказала я.

И попала в точку. У нас и вправду про это в это время уже говорили. Через час меня срочно вызвали в часть. А еще через несколько часов мы были в ночном африканском небе...

А потом был короткий бой. И глаза террориста, почти моего ровесника. В его глазах был страх. Самое страшное, что может быть в человеческих глазах. Страх заставляет или сдаваться, или убивать. По его вздрагивающим зрачкам, я поняла, что сейчас он будет убивать! В какие-то доли секунды я свернулась калачиком у его ног, и автоматная очередь прошла надо мной. А в следующую секунду я, как сжатая пружина, выпрямилась, и, опережая его, выстрелила на взлете. И увидела, как погасли его глаза. Потом они долго снились мне по ночам, и я плакала во сне, пугая бабушку.