Мортен Рамсланд - Собачья голова

Никто в семье не протестовал, когда он однажды вечером объявил, что с Кристиансанном, этой вонючей дырой, покончено и что теперь они отправятся в благословенный Ставангер, где будут жить как графы и бароны. Бьорк подумала: « Ставангер? Что ж, направление правильное — полпути до Бергена!» И стала ждать того дня, когда в последний раз захлопнет дверь дома, населенного чудищами сына и привидениями мужа.

Родственники отнеслись к идее Аскиля более скептически.

— Да бросьте вы, возвращайтесь уж в Берген, может, он снова устроится на старую работу? — говорила Лине по телефону.

А в доме уже росли горы коробок, мешков и всякого барахла.

— Эй, Ушастый! — кричали с улицы. — Что случилось? Куда вы собрались?

Ушастый отвечал: «Подальше отсюда», — и бежал в дом, чтобы зарыться в груду картонных коробок, неожиданно открывая для себя немало интересного и прежде неизвестного: нижнее белье, старые письма, среди которых и письма от некоего доктора Тура, выцветшие фотографии. Ему удалось изрисовать коробки маленькими монстриками в таком ужасающем количестве, что это сбивало с толку грузчиков, и сам переезд превратился в настоящий хаос. Конечно же, переезд осложнился и оттого, что Бьорк была на последних месяцах беременности. И вряд ли успеху предприятия способствовал тот факт, что Аскиль в эти дни находился в чрезвычайно приподнятом настроении, угощал грузчиков самогоном, играл с ними в покер до середины ночи, а под утро решил приобщить вдрызг пьяных рабочих к джазовой музыке.

А какое зрелище открылось новым соседям и играющим на улице детям, когда семейство прибыло на Хаунебаккен в Ставангере! На станции Аскилю приглянулась старая кляча, которая, пожевывая кусок картона, стояла по другую сторону перрона. Несмотря на протесты грузчиков и робкие попытки Бьорк образумить мужа, Аскиль настоял на том, что именно эта кляча должна тащить весь их скарб до самого Хаунебаккена.

Позади на угрожающе покачивающихся пожитках лежали трое вдребезги пьяных грузчиков, которые в пути благополучно уснули и теперь громко храпели. Впереди сидел темноволосый человек: в одной руке у него была палка, в другой — вожжи, а на его левом плече сидел попугай, который поочередно выкрикивал две фразы: «Черт побери!» и «Кто там?». Рядом с ним сидела женщина на сносях, всю ночь не сомкнувшая глаз. А на самом верху, довершая эту картину, — чудной паренек с гигантскими ушами, облаченный в странную кольчугу, не дававшую ему поднимать руки…

Соседи собрались у дверей своих домов, дети бежали за телегой, кое-кто из них испытал сильное разочарование, сообразив, что это, к сожалению, вовсе не цирк приехал в город, другие же пришли в полный восторг, потому что явное сходство с цирком отрицать было невозможно.

Но Ставангер не оказался благословенным городом, и принимали их не как графов и баронов. Да, конечно, соседские дети, казалось, горели желанием поучаствовать в разгрузке вещей, что было крайне необходимо, поскольку пьяных грузчиков невозможно было растолкать, но взрослые не двигались с места, и когда один свободомыслящий сосед из дома напротив все-таки решил перейти через улицу, чтобы поздороваться с новоселами, то мгновенно вернулся назад: «А еще утверждает, что инженер, а сам такое говорит! Как какой-нибудь портовый грузчик…»

Соседских детей подобное нисколько не волновало. Они с готовностью взялись за коробки и шкафы, и через некоторое время старые письма доктора Тура уже валялись на дорожке, ведущей к дому, картины были кое-где разодраны, фарфоровая посуда звенела. Детей особенно заинтересовал Ушастый. «Что это с ним такое? — поинтересовались они у Бьорк. — Он что, паралитик, что ли, раз носит такую штуку?» Бьорк терпеливо объясняла любопытным мальчишкам, что ее сынишка имеет обыкновение засовывать в уши всякую всячину. Корсет — это не кольчуга, а изобретение одного талантливого врача, — и в последующие дни с улицы доносились крики ребятишек:

— Эй, ты там! Можно называть тебя Ушастым? Иди-ка сюда, покажи нам, что ты там засовываешь в уши!

Ушастому не очень-то хотелось идти на улицу, но в конце концов пришлось. «Большой мальчик должен выходить из дома играть, — говорил его папа. — Только мыши живут под раковиной». И Ушастый поковылял на улицу в своем невыносимом корсете, который в Ставангере навсегда обеспечит ему славу паралитика и чудака, и, оказавшись перед своими потенциальными мучителями, тотчас сказал: «Сам я не могу, но если вы не будете дергать за них, то можете сделать это за меня».