Мортен Рамсланд - Собачья голова

— У тебя скоро будет сестренка.

— Это с какой такой стати? — поинтересовался Ушастый, а Бьорк ответила:

— Нехорошо задавать такие вопросы, негодный мальчишка. Спроси-ка лучше папу.

— Когда появится братик, ты должен начать вести себя как взрослый мальчик и перестать писаться по ночам, — сказал Аскиль, так как Ушастый, после того как соседские мальчишки потеряли интерес к попугаю из Америки, стал чаще писаться.

— Ты должен быть для него примером, — продолжал Аскиль и добавил с суровым видом: — Прояви всю свою силу воли!

Ушастый, который не очень-то много понимал из всех этих разговоров, ощущал тем не менее некоторую неудовлетворенность своей личностью. Гораздо позже то же самое ощущение спрессуется во фразу «все катится к чертям» — когда он, например, после утомительного рождественского обеда откидывался назад, издавал вздох облегчения и восклицал: «У папы вся жизнь пошла к чертям». Или на деловом обеде, когда он грелся в лучах неудачных инвестиций конкурента: «У этого господина все идет к чертям, поверьте мне, и года не пройдет, как он станет нищим». В четырехлетнем возрасте, стоя перед своим пахнущим скипидаром отцом, он чувствовал, что это у него самого дела идут плохо, и во внезапном приступе ярости воскликнул:

— Но откуда взялся этот чертов сестрабрат?

— Когда свиньи спариваются, рождаются поросята, когда люди трахаются, появляются дети, — ответил Аскиль, рыгая. — Иди-ка поиграй!

— Аскиль, — воскликнула Бьорк, — что ты такое говоришь?

— Пусть знает правду, — отвечал Аскиль. Но Бьорк не очень-то была согласна с ним. «Этот человек сведет меня с ума, — шептала она сестре по телефону. — Пьян, как целый кабак, речь как у портового грузчика, и этот ужасный запах скипидара. Боже, как я скучаю по Бергену!» Лине, которая за последние годы уже привыкла к жалобам Бьорк, давала ей выговориться, улыбаясь с чувством легкого превосходства. «Знаешь, он такое иногда говорит! При одном воспоминании об этом краснею», — продолжала Бьорк, содрогаясь, поскольку некоторые слова, произнесенные в чрезвычайно грубой форме, оказывались ближе к истине, чем ей бы хотелось признать. Да, их интимная жизнь после рождения Ушастого приостановилась, но в последнее время она снова начала оживать в форме, к которой более всего подошло бы слово «совокупление»: Аскиль, полупьяный, пьяный или пьяный в стельку перебирался на кровать к жене и овладевал ею с неистовством, свидетельствовавшим о не нашедшей выхода неудовлетворенности, а Бьорк между тем предавалась мечтам о нежном и меланхоличном докторе.

Обо всем этом она сестре не рассказывала. Но зато она говорила: «Этот человек сведет меня с ума, — и добавляла почти беззвучно: — Иногда мне хочется, чтобы он окончательно спился». После чего бросала телефонную трубку и отправлялась на поиски малыша Ушастого, забившегося в шкафчик под мойкой.

Поскольку зловонная субстанция непрерывным потоком продолжала сочиться из ушей сына, в тот день, когда Бьорк все равно надо было в город, она решила отвести его к педиатру. Врача звали Понтоппидан, это был уже немолодой человек. В окружении всевозможных врачебно-научных атрибутов: пробирок, аппаратов для измерения давления, толстых томов о детском онанизме, что было одной из специальностей врача, — к тому же при виде врачебного саквояжа, окутанная стерильным ароматом, напомнившим ей о чем-то хорошо знакомом, Бьорк впервые за долгое время отдохнула душой. Пока врач с интересом изучал уши Ушастого, тот сидел неподвижно. Сначала казалось, что доктора больше занимает размер ушей и их перпендикулярное расположение по отношению к голове, и лишь через какое-то время он начал интересоваться сутью дела, а именно зловонной субстанцией, постоянно сочившейся из ушей пациента. Это обследование заняло примерно минуту. Затем Понтоппидан опустился в кресло, раскурил трубку, еще на минуту погрузился в молчание, а потом воскликнул:

— Воспаление среднего уха, моя милая? Нет, позвольте мне назвать вещи своими именами: мальчик засовывает себе в уши всяческую дрянь.

— Не может быть, я ведь говорила ему, что этого делать нельзя. Нильс! Разве я не говорила тебе, что нельзя ничего засовывать в уши? — воскликнула Бьорк.

Малютка Нильс Джуниор кивнул, и Бьорк, надеявшаяся на диагноз и несколько спасительных таблеток, с тоской покачала головой.

— Значит, больше вы ничего не можете сделать? — прошептала она.

— С чего это вы взяли? — откликнулся врач и позвал свою секретаршу, которая вывела Ушастого из кабинета. — Видите ли, дорогая моя, — продолжил он затем, осторожно постукивая трубкой по столу, — существуют разные подходы к проблеме. Позвольте спросить … м-м-м… вы бьете своего сына?