Мортен Рамсланд - Собачья голова

Иб смотрел на него потухшим взглядом, но вполне имел право сказать: «Что это ты о себе возомнил, черт возьми, молокосос…» Ушастый прекрасно понял, что ему хотят сказать, и вернулся к своему созданному из подручных материалов столу, где работы у него было очень мало, а вот болтал он с шефом так много, что Иб начинал демонстративно грохотать инструментами. Ибу тоже казалось, что Лайла как-то странно стала себя вести после смерти Ханса Карло, и когда он слышал, как они возятся, визжат и кричат, словно целый детский сад, то с огорчением вынужден был констатировать: у Лайлы не просто не хватает ремесленных и бухгалтерских способностей. Она была к тому же еще и невыносимым руководителем, который не в состоянии отделять работу от веселья. «Если так будет продолжаться, — думал Иб, — то и года не пройдет, как я потеряю работу».

В мастерской повсюду ощущалось беззаботное настроение, и повсюду в старых документах вскоре стала обнаруживаться подрывная деятельность любви: любовь таилась в книгах заказов, в журналах, любовь скрывалась между строк в финансовых отчетах, любовь — куда ни глянь, и вскоре начальник и бухгалтер начали хихикать за спиной клиентов. Они потешались над принесенными в мастерскую картинами. «Это похоже на божью коровку, которую переехал паровой каток». «Это похоже на твою голову по утрам». Клиентам не нравилось, что над их картинами смеются. Им также было не по душе, что новая хозяйка предпочитает целоваться с бухгалтером вместо того, чтобы достойным образом обслуживать клиентов, и они стали заказывать рамы для своих картин в других мастерских. Одного за другим Лайла теряла постоянных клиентов, и когда фру мама изредка заходила в мастерскую после закрытия, чтобы вместе с Ибом просмотреть книгу заказов и финансовые отчеты, они натыкались на целый ряд вопиющих фактов: вместо заказов огромное количество нарисованных сердечек, а в графе «доходы» такие комментарии, как: «Картина похожа на раздавленного ежика. Наверное, клиент не спал со своей женой с прошлого лета».

— Мы разоримся, — стенала фру мама, бросая на Иба укоризненные взгляды, приподнимая темные очки. — Да сделай же что-нибудь!

Но что мог сделать Иб? Семнадцать лет он проработал в этой мастерской, сначала как подмастерье Ханса Карло, потом как его доверенный столяр и, наконец, как любовник дочери — притом что у него были жена и дети. И тем не менее ему нечего было сказать. Когда он пытался образумить молодых людей, они смеялись ему в лицо. «Иб похож на человека, который попал себе молотком по пальцу», — записывал Ушастый в книге. Так что мои молодые родители спокойно продолжали свою подрывную деятельность. Это было до их ночных скандалов, до того, как дети начали отнимать у них много времени, и до того, как отец заразился страстью Расмуса Клыкастого.

Лишь одна неприятность немного все подпортила: Лайла с разочарованием вынуждена была констатировать, что новый бухгалтер не страдает дефектом речи, а просто говорит с легким норвежским акцентом. Она обнаружила это во время первого обеда в семье родителей Нильса, когда от норвежского языка свекра со свекровью у нее на мгновение голова пошла кругом. К тому же норвежцы тоже относились к категории мистических существ, коих Лайла изгнала из своего мира, и, пытаясь найти какую-нибудь тему для разговора, она огляделась по сторонам, увидела недавно вставленную в новую раму картину и воскликнула: «А вот и та ужасная картина!»

Она имела в виду ни много ни мало как картину «Врач и скальпель», и если Аскиль посмотрел на нее недовольным взглядом, то Бьорк тут же увидела, что в лице Лайлы она может приобрести сообщника. Перед десертом она позвала Лайлу на кухню и выложила ей все: «Если бы ты знала, с чем мне приходится мириться… если бы ты знала, как он себя ведет…» К этому времени сестра Лине, живущая в Бергене, уже давно отказалась от роли слушателя, а Лайла была вся внимание — поэтому моя молодая мать сразу же завоевала сердце бабушки. А бабушке вспомнились розовые письма, и она мысленно похвалила себя за их кражу.

— Почему ты не говорил, что ты из Норвегии? — спросила Лайла по пути домой, недовольно глядя на моего молодого отца, а тот без всякой видимой причины ударил ногой по фонарному столбу. Фонарь немного покачался, потом погас, и Лайла так же без всякой видимой причины восторженно засмеялась. По следующему столбу изо всех сил ударила Лайла, и так вот, пиная все столбы, оставляя за собой неосвещенную улицу, они дошли до старого дома маминого отца, прогрохотали по лестнице на второй этаж, разделись догола и отдались шумной схватке.