Жорж Коншон - В конечном счете

Как и каждое утро, его раздражало, что ванна наполняется так медленно. Он обошел комнаты, открыл на всех окнах наружные ставни. На фоне неба уже начал вырисовываться силуэт обсерватории парка Монсури на вершине холма, а дальше, у авеню Рей, виднелась серая громада водохранилища Ван. На высоте восьмого этажа ветер дул равномерно, без порывов, и поэтому казался слабее. Когда Марк вновь закрыл все окна, он с минуту постоял неподвижно, словно прислушиваясь, но не к шуму наливающейся в ванну воды и не к рокоту автомобилей на внешних бульварах, а к тому, что происходило в нем. Он словно улавливал, как медленно и с каким трудом рождаются в его мозгу фразы: «Так вот он настал, этот день. Я ведь хотел, чтобы он поскорей настал. Но не мог же я хотеть этого, если бы ничего от него не ждал. Я и сам не знаю, чего я жду от него, но это не важно. Важно другое: я убежден, что он мне что-то принесет». Марк попытался встряхнуться, нашел сигареты, включил электрический кофейник, приготовленный для него на кухонном столе приходящей домашней работницей (контрольная лампочка, словно кошачий глаз, вспыхнула в полутьме). Но он чувствовал себя совершенно беспомощным в преддверии этого дня, словно утлая лодчонка перед надвигающейся бурей.

Вода в ванне едва не перелилась через край. Марк быстро разделся. Вода была как раз такая, как ему хотелось после этой поездки, когда он продрог на ветру, — очень горячая, немного горячее, чем при отметке «очень горячо» на регуляторе температуры. Ему нравилась и песенка, которую передавали по радио. Он отметил про себя, что сейчас ему в общем неплохо. Намыливаясь и растираясь губкой, он думал: «До вечера будет еще немало хороших минут, таких, как сейчас, или как разговор с шоферами. Раз этот день последнее, что у меня осталось, нужно, чтобы он длился как можно дольше, чтобы ни одна минута его не пропала даром». Марк подставил голову под струю. Он вдруг вспомнил, как на приеме, который Драпье дал в первые дни своего царствования, он стоял в углу гостиной с бокалом в одной руке и с папиросой в другой. Он был один.

Во всяком случае, таким он себя запомнил. Даже если бы ему доказали, что в тот вечер он разговаривал с полусотней людей, он тем не менее продолжал бы думать, что был там один. Именно в этот вечер Филипп Морнан открыл ему глаза на Драпье. Сперва Марк не хотел ему верить.

— Да ты что, Марк, с неба свалился? Пусть я отравлюсь его поганым шампанским, если его настоящая фамилия не Дроппер и он не участвовал в создании Атлантического вала.

— Кто тебе сказал?

— Ансело. Драпье ведь купил его газетенку.

— Он что, с ума сошел?

— Нет. Этот человек твердо следует своим принципам. Он всегда делает то, что считает необходимым, чтобы полностью соответствовать своему представлению о самом себе. Если в нем и есть что-нибудь удивительное, так это наивное упорство, с которым он старается как можно больше походить на капиталистическую акулу, какой она рисуется в народном воображении. Вообще говоря, он безнадежно отстал.

— Почему он изменил фамилию?

— По наивности. В данном случае это излишняя предосторожность, согласен. Но ведь он только что вернулся из Мексики. Должно быть, воображал нивесть что. Когда находишься так далеко от своей страны, вероятно многое представляется в ложном свете.

— А почему он ухватился за банк?

— Опять-таки по наивности. Существует народное убеждение в духе «Часов досуга», что крупные дела вершатся в банках, как вкусный суп варится в старых горшках.

— Вряд ли это так, — сказал Марк. — У меня сложилось впечатление, что мы будем вкладывать большие капиталы в строительство.

— Возможно… Надеюсь, ты ничего не имеешь против?

— Ничего.

— Собственно говоря, тебя это совершенно не касается.

— Нисколько.

— Тем лучше, — сказал Морнан. — Впрочем, наверное, я не смог бы испытывать настоящей симпатии к человеку, который никогда не занимается тем, что его не касается.

Морнан крепко сжал Марку руку повыше кисти.

— Я очень привязан к тебе, дружище.

И Марк вдруг почувствовал себя очень одиноким.

Вот почему он не любил вспоминать этот вечер. Марк перестал тереть себя губкой (а тер он изо всех сил, до боли) и, расслабив все тело, наслаждался теплом и успокоительной полутьмой — он не стал зажигать свет в ванне, и лишь лампочка, горевшая в коридоре, слабо освещала ее. Он хотел было сразу выйти из ванны, но потом решил понежиться в воде еще минут пять. Марк чувствовал, как начинает исчезать его усталость и оцепенение, когда вдруг зазвонил телефон. Лежа в ванне, Марк всегда боялся, что телефонный звонок заставит его вылезти из воды. Но вспоминал он об этом всегда слишком поздно — ему никогда не приходило в голову заранее выключить телефон.