Владислав Николаев - Своя ноша

— Тише, Эдик! — сказал я. — Тише, Женя! Тише, как там тебя еще!

Он на полголовы длиннее меня, и я его пригнул, чтобы удобнее держать.

— Ни звука!

Я отворил дверь и посмотрел в кухню. Женщины сидели спиной к нам. Я вывел Эджина в прихожую и вытолкнул на лестничную площадку.

— С ума сошел! — пролепетал Эджин, стукнувшись о стенку.

— Мразь! — сказал я. — Дерьмо! И забудь дорогу в этот дом! Если далее меня здесь не будет! — И прикрыл дверь.

Я, наверно, не все проделал тихо. В прихожей тотчас появилась Татьяна и подозрительно уставилась на меня.

— Где Эдик?

— Может, домой пошел, может, в другое место.

— Не попрощавшись?

— По-английски. Он же джентльмен.

— Ты его выгнал?

— Выплеснул на помойку.

— Тупое животное! Пользуешься своей физической силой!

— Надо же ее куда-то девать.

— Что у вас с ним произошло?

— Он мне не нравится.

— Уж не ревнуешь ли ты его ко мне?

— Полно. У тебя уже становится манией, будто все помешаны на твоей красоте.

— Не мания, а так оно и есть. Ты ведь тоже меня любишь. Только бодришься.

— А пошла ты к черту! — крикнул я, вернулся в ванную и закинул на плечо рюкзак.

Потом мы стояли у порога: я — на площадке, а Татьяна — в прихожей, чужая, с сомкнутыми губами. Я смотрел в ее серые, словно гранит, глаза и понимал: не надо ни о чем просить, ни о чем говорить, все слова будут осмеяны, отвергнуты, унижены.

— Когда вернешься? — сухо спросила Татьяна.

— Не раньше субботы.

— Только не раньше. Смотри не подведи. Я к этому времени переберусь.

И мы замолчали. Через минуту Татьяна нетерпеливо спросила:

— И долго здесь стоять будем?

— Пока не надоест.

— Мне уже надоело!

И передо мной встала дверь, в метре над полом исчерканная Маринкой разноцветными карандашами.

Я вышел из подъезда. Земля после утреннего дождя была влажной. Тощий рюкзак хлопал по спине. Времени у меня хватало, и я пошел в аэропорт пешком. Очень сильно, как всегда после дождя, палило солнце. Меня же трясло от холода. Холод поднимался откуда-то из желудка и растекался по всему телу. Отвратительная дрожь сотрясала и грудь и руки, и я никак не мог унять ее. Так, наверно, случается с самолетом: сломается в его сложном организме один из многих тысяч винтиков, и самолету трястись в дикой тряске, пока не разобьется о землю. Неужели и я разобьюсь?

По временам я забывал, куда иду, зачем. Потом приходил в себя, оглядывался — шел я правильно, в аэропорт. В голове барабанно гремел твист. На выходе из города он внезапно оборвался, и до меня донеслась озлобленная ругань.

Я обернулся. В двух метрах, поперек влажной дороги, упершись носом в кювет, стоял пятитонный самосвал: стертые шины дымились паром; из окна кабины высунулся шофер и бешено орал:

— Жить надоело! Такую-растакую!.. Ослеп?

Машина, по-видимому, чуть не сбила меня. Спасло то, что ее развернуло на скользкой дороге. Догадка эта нисколько меня не испугала.

Впереди белел оцинкованный шпиль аэропорта. По ту и другую сторону дороги простирался пустырь, заваленный строительным мусором. На пустыре с кучи на кучу прыгали растрепанные после дождя вороны. Я присмотрелся к ним, и меня кольнуло сочувствие к бездомным птицам. Я сам чем-то походил на ворон и, пожалев их, словно бы пожалел самого себя.

Перед входом в аэропорт на меня наскочил Куб и сразу же принялся отчитывать:

— Пижон! Где пропадал? И почему не зашел? Договаривались ведь! Давай билет, регистрация началась.

Рядом с озабоченным Кубом, одетым по случаю командировки в потрескавшееся кожаное пальто, сапоги и старенькую измятую шляпу, мне было уже не так одиноко и бездомно, как несколько минут назад на дороге.

По размытой дождями каменистой тропе мы забрались на вершину горы и внизу, впереди, увидели широкую в серебристых блестках реку, а перед ней десятка полтора рубленых изб, заросших чуть не по самые крыши высокой травой.

Гора с зеленой хвойной гривой по вершине выгибалась подковой; ее края голыми отвесными скалами обрывались в реку, и по берегу в поселок нельзя попасть было ни с той, ни с другой стороны; попадали только через эту гору, с вершины которой он весь открывался как на ладони. Нежданно-негаданно. От первого до последнего домика. Потому, верно, и Нежданный.

Далеко запрятался Каленов. Не сразу найдешь. От Уганска мы добирались до него около суток. Сначала по знакомой уже мне «вчерне готовой дороге» ехали на попутной машине, потом километрах в пятидесяти от Шамансука сошли, переночевали в палатке взрывников и рано утром заброшенной старательской тропой, местами задерненной, местами разрытой ручьями в глубокие овраги, двинулись дальше.