Владислав Николаев - Своя ноша

— О, я и забыла… квартирой ты обязан мне. Только мне!

— Считай ее своей.

— Ты слишком великодушен. Но я не воспользуюсь…

Наташа хлопала глазами и не понимала, ссоримся ли мы или попусту болтаем, а вот Эджин, по-моему, угадывал потаенный смысл перебранки. — надвинулся локтями на стол, насторожил локаторами на Татьяну уши.

Перехватив мой взгляд, Эджин распрямился.

— Бог мой! — вздохнул он. — Почему, когда под стол пешком ходил, никто не надоумил меня про геологию? Вокруг талдычили: искусство, литература, журналистика! А что они в наше время стоят? Геология — единственная профессия, где можно чего-то добиться.

Свобода, инициатива, и в рюкзаке — маршальский жезл, — он не оставил привычку чужие слова выдавать за свои. — Выбросили в тайгу — ходи, броди, не жалей ног, а что найдешь — все твое: месторождение, слава, деньги, ученые степени. Да, не ту профессию мы с тобой, Виктор, выбрали. Никакой отсебятинки! Словами только и можно поиграть, зеленое назвать бирюзовым, изумрудным, голубое — синим, а мыслями — ни-ни-ни!

— А ты хоть раз пробовал выступить с какой-нибудь отсебятиной? — спросил я.

— Нет.

— Тогда нечего зря трепаться.

— Ну, это уже удар ниже пояса. Сам знаешь: никто бы ее печатать не стал… А я тоскую по широте, непредвзятости. Я и в книжную торговлю ударился, чтобы показать дуракам, что может сделать человек без предрассудков… Зашел как-то в магазин: полки забиты, под прилавками горы. Мелькнула мысль: вот бы пошерудить этими миллионами! Мелькнула и застряла в мозгу. Ночь не спал, думал: нельзя ли расчистить авгиевы конюшни. Целую программу надумал — семнадцать пунктов. Наутро пошел к директору книготорга. «Хотите, за месяц выпотрошу один из ваших магазинов?» Тот глаза выпучил — не сумасшедший ли явился? А когда я растолковал ему по пунктам всю программу, пришел в дикий восторг и немедленно назначил меня директором магазина. На время, конечно.

— Ну и как? Расчистили? — нетерпеливо спросила Наташа, слушавшая Эджина с простодушным любопытством.

— Еще бы! — рассмеялся Эджин. — Первым делом навел справки, где и какие совещания готовятся в городе. Повезло. Совещания чуть ли не каждый день. Учителя, врачи, строители, инженеры, юристы — все совещались. В магазине закипела работа. До ночи сидели мои продавцы и комплектовали библиотечки. Каждая библиотечка по рублю — ни копейкой дороже, ни копейкой дешевле. Днем ездили по совещаниям. Прибудут за полчаса, встанут в дверях вместо контролеров. И кто заходит — в руки библиотечку: «С вас рубль! В обязательном порядке. Иначе не пропускаем. Нет рубля? Займите у знакомых».

— Да это же насилие! — всплеснула руками Наташа.

— Всего-навсего пропаганда книги! А главным козырем была лотерея. С холодильником. Достал с базы «Саратов», поставил на прилавок. На улице — транспарант: за рубль можно выиграть холодильник. Пошел народ. Очереди у прилавка. Книги рекой потекли.

— А если бы холодильник сразу же выиграли? — с наивной тревогой спросила Наташа.

— Ха-ха! За кого ты меня принимаешь? Даже это предусмотрел. Выигрышный билет до поры до времени лежал в стороне. Выложил, когда уже продавать было нечего.

— Надувательство! — гневно стукнула кулачком по столу Наташа, будто сама принимала участие в лотерее и прогорела.

— Не обманешь — не продашь, — развел руками Эджин. — Зато полки оголились, подвал впервые познакомился с метлой… Не то восемь, не то девять месячных планов дал! Продавцам — премия. Мне — три оклада. Директор книготорга, расставаясь, прослезился, умолял остаться. «Нет, — заявил я, — ждут другие конюшни, — и подарил ему на память свои семнадцать пунктов. — «Штудируй, учись!»

— Ох и Эдик, — сквозь смех выговорила Татьяна. — Просто молодец!

— Ничего молодеческого не вижу, — сведя рыжие бровки, нахмурилась Наташа. — Надувательство и цинизм!

— Опять удар ниже пояса. От женщины-то уж никак не ожидал получить его.

— Да ну тебя! — отмахнулась Наташа.

Здесь, за столом, Наташа нравилась мне куда больше, чем на сцене. Руки и плечи в мелких веснушках, бровки рыженькие, и если бы не пышная, копной, прическа да открытое со спины платье, она бы и на актрису не походила — заводская девчонка или, на крайний случай, студентка. Нравилось мне и то, что держалась она застенчиво, осмотрительно и даже отдаленно не напоминала тех самоуверенных, знающих себе цену героинь, каких играла на сцене. Если актриса в жизни застенчива, а на сцене — смела и уверенна, это уже кое-что значит. «У такой и любовь могла быть посчастливее», — невольно посочувствовал я Наташе.