Мимо лежавшего на полу Муртазы прошла убитая горем мать. Она припала к еще теплому телу дочери, дрожащими руками обняла голову девочки.
Акиле-хала спустилась вниз, чтобы согреть воды и обмыть тело усопшей. Женщины долго искали котел или бидон, дрова, уголь — ничего в этом доме не оказалось. Все пришлось готовить у соседей.
Мужчины увели Муртазу в другой дом, его жену — соседки.
Акиле-хала, несмотря на преклонный возраст, носилась по дому, успевая всюду, отдавая на ходу распоряжения. Покойницу обмыли, обрядили, уложили в гроб. Голубые сережки вынули из ушей и зарыли в землю, чтобы их не увидела мать.
К калитке дома подъехала похоронная машина. Мать с плачем бежала за гробом, который уже устанавливали в кузове машины.
— Моя Фирдес!.. Дитя мое, Фирдес!.. Крошка моя дорогая!.. Доченька ненаглядная! — кричала обезумевшая женщина.
Когда черная машина, мерно покачиваясь на ухабах, двигалась по кривым улочкам рабочего поселка, навстречу ей попался мальчишка-первоклассник.
— Пос-лед-ний путь! — громким голосом по складам прочел он надпись на борту машины и вдруг увидел себя в большом круглом зеркале, прикрепленном к дверце кабины, — мальчика в светло-сером переднике, ранец под мышкой, в руке хлеб с сыром, белый воротничок чуть-чуть съехал набок…
Он поправил воротничок, поглядел вслед удаляющейся машине. Затем повернулся, наподдал ногой валявшуюся на земле апельсиновую корку и зашагал дальше.
72. Koğuş
Перевод Р. Фиша
I
Игра шла на окурки.
— Не прижимай кости, парень! — рявкнул здоровенный арестант по прозвищу Скверный.
Его партнер Измирец, маленький, тщедушный, с огромной, как тыква, головой, не замедлил с ответом:
— Как не прижимать, ты-то ведь тоже придерживаешь!
— Не придержишь — не кинешь, морда!
— Я тебе не морда.
— А кто же ты?
— Я сын хафиза, не гляди, что сижу в камере голых.
— Закрой пасть!
— А если не закрою?
— Зубы вышибу.
— Смотри кулаки не обломай!
Скверный залился на миг краской, потом побледнел. Покачал головой: дай, аллах, терпения. Потряс костями в чашечке, кинул:
— Тройка-единица!
Бросали по очереди.
— Четверка-двойка!
— Пятерка-единица!
— Шестерка-тройка!
Злобные, спорящие голоса Скверного и Измирца пробивались сквозь привычный дневной гул тюрьмы. Обитатели камеры голых, или, как их еще называли, дети папаши Адама, одетые кто во что горазд, тощие, грязные, слонялись по коридору, изредка заглядывали в камеру и, обведя ее глазами, словно искали кого-то, снова исчезали, чтобы вскоре появиться вновь. Зачем? Кого они искали? Другие часами лежали у стен камеры, исписанных непотребными словами, разрисованных похабными рисунками, не шелохнувшись, полузакрыв глаза. Кто знает, о чем они мечтали? Со своих мест они подымались лишь по нужде или если голод и жажда становились нестерпимыми.
В дверях показался длинный худущий арестант лет сорока по прозвищу Скала. Быстро оглядев камеру, он нашел того, кого искал.
— Капитан Ахмед!
Крик его был похож на рев ишака. Все обернулись в сторону вошедшего. Что стряслось? Зачем ему понадобился Капитан?
— Эй, Капитан Ахмед!
У стены за игроками, растянувшись во весь рост на цементном полу, положив под голову локоть, лежал огромный детина. Нехотя приоткрыв глаза, он подозрительно огляделся. Всем своим видом он напоминал высеченную из гранита древнюю хеттскую статую. Неторопливо, без интереса спросил:
— Что там?
Скала нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
— Скорей, скорей! Пошли!
— Куда?
— Тебя вызывают в контору!
Статуя пришла в движение. Отерла огромными кулаками черные усы. Зачем его вызывают в контору? Ему там делать нечего. В кости он не играл, опиум да гашиш не курил, не продавал… Он не спеша поднялся. Тяжело ступая огромными босыми ногами, подошел к Скале.
— Чего надо от меня этим дерьмоедам?
Скала не знал. Во дворе его увидел старший надзиратель, приказал: «Позови ко мне Капитана Ахмеда, да поживей!» Откуда ему знать зачем? Не его дело.
Скала пожал плечами. И собрался было уйти, но огромная ручища Капитана удержала его.
— Тебя спрашивают! Зачем меня вызывают эти дерьмоеды?
Скала дернулся, высвобождая плечо:
— Я-то откуда знаю?!
— Кто-нибудь на меня донес?
— Не знаю.
Читать дальше