Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

— Знаешь, не говоришь. Есть на меня донос?

«Эка хватил, — подумал Скала. — Приказано позвать. Остальное не моего ума дело».

Спускаясь по запутанным полутемным лестницам, Скала бормотал:

— Почем я знаю? Мне-то что? Сказано позвать, я и позвал. Я тут ни при чем. Не я, так другой позвал бы. Хочешь иди, хочешь нет…

Капитан уставился в полутьму, скрывшую длинного худого арестанта. И тут же забыл о нем, да и обо всех остальных! Его вызывали в контору! Ни в торговле гашишем, ни в поножовщине, ни в чем таком он не замешан. Да если б с голоду подыхал, ничего бы не украл у соседа. Даже в кости не играл на окурки, как другие. А в контору, как правило, вызывали из-за такого вот дерьма.

Измирец тем временем продул Скверному все свои окурки и, чуть не плача, подошел к Капитану.

— Ну и мерзавец этот Скверный! За один кон мне хребет переломил. Ты правильно сделал, что перестал с ним знаться.

Капитан оторвал взгляд от пустоты, посмотрел на Измирца. Но казалось, не видел и не слышал его.

— Кто донес на меня начальству?

— О чем это ты? Какой донос? — не понял Измирец.

— Не знаю. Вызывают в контору.

— Зачем?

— Сказано ведь: не знаю.

— Спер что-нибудь.

Капитан вскинулся оскорбленный, словно была задета честь его невесты.

— Я тебе не чета.

— Тогда заначил ворованное.

— Не забывай, с кем разговариваешь, наглец.

— Не был бы виноват, не вызвали. В какое-нибудь дерьмо да вляпался…

Капитан Али так глянул на Измирца, что тот счел за лучшее исчезнуть и растаял в темноте, которая только что скрыла Скалу.

Капитан застыл на месте, точно вырубленный из камня. Очень ему не хотелось идти к старшему надзирателю. Легче грудь под пулю подставить, чем молчаливо выслушивать брань. Он не такой, как его товарищи по камере. Тех иногда вызывали в кантору по нескольку раз в день. Получив свою порцию ругани, а то и побоев, они возвращались с наглой улыбкой, незадачливо почесывая в затылке, и принимались за свое. Да и что с них взять? Мелкие жулики. Были среди них и такие, кто сидел за кражу курицы или свинцовой плитки с крыши мечети. Как можно равнять его с ними! Он попал в тюрьму за кровную месть. Убил племянников человека, который много лет назад застрелил его отца, когда тот выходил из портовой кофейни. Отомстил за кровь отца, которого в глаза не видел. Никто не смел равнять его с этими двухгрошовыми воришками.

В дверях камеры снова появился Скала.

— Послушай, сказано ведь, зовут в контору! — закричал он, еле сдерживая себя. — Господин старший зовет.

Капитан не шелохнулся.

— Зачем?

— Почем я знаю. Злой как дьявол! Обложил всю мою родню до седьмого колена. Мое дело сказать…

Скала подлетел к Капитану, дернул его за рукав:

— Пошли, пошли!

— Кто у тебя в Ризе́? — спросил старший надзиратель, мрачный темнолицый тюремщик. Широкие черные брови Капитана сошлись на переносице, взлетели на лоб, снова сдвинулись. В самом деле, кто? Он не мог припомнить. Кажется, кто-то был, должен быть. Но кто? За дымкой времени припомнилось ему сморщенное сухонькое лицо. Чье оно? Какая связь между ним и этим лицом? Да и сколько воды утекло с тех пор… Разве удержишь в памяти?

— Ну?

Он поднял глаза.

— Не можешь вспомнить?

Он постыдился сказать «не могу» и потому ответил:

— Никого у меня там нет.

— А Календер Хатидже кем тебе приходится? А?

Капитан уставился на надзирателя. В самом деле, кем она ему приходится? Матерью, что ли? Наверное, то была его мать. Да, конечно, мать. Он вздохнул. На лице появилась улыбка, но тут же погасла. Что с ней? Может, умерла?

Капитан с ужасом смотрел на старшего надзирателя.

— Сто пятьдесят лир прислала тебе, — сказал тот.

Сто пятьдесят лир? Ему? Дрожь сотрясла тяжелую хеттскую статую. Радость озарила лицо. Душа воспарила, светло, свободно.

— Моя мать! — проговорил он, не помня себя. — Мать! Мне! Мне, а?

Он обернулся к Скале, глянул на него с восторгом, широкая грудь вздымалась и опускалась. Потом снова перевел взгляд на старшего надзирателя. Слезы выступили на глазах, потекли по жесткой щетине.

— Мамочка моя, ах, моя бедная мамочка!

Он вдруг увидел ее, свою мать, — крохотную сухонькую старушку, забытую им в одной из дальних деревень вилайета Ризе. Лет десять прошло, а то и больше…

Когда Скала, обрадованный небывалой вестью, вбежал в камеру и сообщил, зачем Капитана вызывали в контору, в камере словно бомба разорвалась. Отмеченные безнадежностью черные, изжелта-бледные лица заключенных оцепенели, сощурились глаза. Все замерло. Скверный, метавший кости, так и застыл с поднятым над головой грязным кулаком. Шутка ли, сто пятьдесят лир привалило Капитану!