Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

— А ну, проклятые твари!

Мыстык проклинал всех и вся: лошадей и разбитый фаэтон, покупателей и продавцов, время, власти и судьбу. Почему же все молчат, чего ждут? Впрочем, что говорить обо всех, если даже члены его партии, которых он только что объездил, и в ус не дуют, только спрашивают: «Когда ты об этом узнал? От кого?» Да не все ли равно от кого? Арестовали святого человека! Позор! Позор всем вам и вашим предкам! Ведь совсем недавно аплодировали ему, драли глотку: «Браво! Браво! Многие лета! Да убережет тебя аллах от дурного глаза!» Бросают за решетку человека только за то, что он шел по пути, предначертанному аллахом, а им хоть бы что. Куда подевалась их человечность? Куда подевались верность партии и преданность аллаху?

— А ну, твари распроклятые!

Плешивый Мыстык хлестал в гневе ни в чем не повинных лошадей и орал:

— Бездушные! Бездушные подлецы!

Члены правительственной партии на радостях потирали руки, а сторонники оппозиции метали громы и молнии. Члены Новой партии пока не выработали единого плана действий в создавшейся ситуации. Ссылались на вилайетский комитет, который сразу доложил о случившемся руководству партии и ждал соответствующих указаний. Люди здравомыслящие так и говорили: «Лучше всего подождать указаний из центра. Как бы то ни было, не следовало вмешивать в политику религию».

Вскоре было обнародовано официальное сообщение руководства, в котором говорилось: «Партия не несет ответственности за выступления своих членов. Наши устав и программа общеизвестны. Если в выступлениях членов партии будет установлено то или иное правонарушение, соответствующие компетентные органы в установленном законом порядке могут возбудить против них уголовное дело».

Остальные оппозиционные партии придерживались примерно того же мнения:

— Руководство поступило справедливо.

— Разумеется. Иначе невозможно было поступить.

— Не стоит, пожалуй, впутывать религию в политику.

— Так-то оно так, однако…

— Однако Кудрет-бей не первый день в своих речах играл на религиозных чувствах избирателей. При желании это можно было давным-давно пресечь.

Раздался смех.

— Эфендим, дорогой, не надо копаться в этом деле.

— Почему?

— Да потому, что каждый знает, что в нашей стране религия — лучшее орудие политики, особенно во время выборов. Наших партийных боссов вполне устраивали его речи, но, когда запахло жареным, они умыли руки.

— Совершенно верно. Значит, не зря все это время власти помалкивали?

— Не зря. Ты что, Исмета не знаешь? Раз он молчит, значит, жди беды!

— В таких тонкостях я плохо разбираюсь. Ясно одно: не будет в нашей стране никакой демократии! Одна рука дает, другая отнимает!

— Ты вот упомянул Исмета, а в чем, собственно, его вина? Не он ведь возглавляет правительство!

— Ну и что? Все равно он — первая скрипка. Если бы в один прекрасный день случилось невозможное и власти с оппозицией поменялись бы местами, его слово и тогда было бы законом.

— Ну, это ты уж слишком!

— Случись такое, убедился бы, что я прав.

Пока Кудрет разглагольствовал о «пути, предначертанном аллахом», и «праведниках веры», власти терпели, но стоило ему призвать «любимых и дорогих братьев и граждан» восстановить халифат и султанат, как чаша терпения переполнилась. Сторонники Кудрета, в том числе разного рода реакционеры, которые восторженно приветствовали его дерзкие призывы, отлично знали, что, раз Исмет молчит, добра не жди. И когда Кудрета взяли, они сразу поджали хвосты, лишь бурчали себе под нос:

— Деджалы перешли к действию!

— Какая наглость! Перед самыми выборами!

— Помните, что он сказал? Если вы захотите, то сможете восстановить и халифат, и султанат…

— Не только сможете, сказал он, но обязаны! А что это значит? Восстановить — значит применить силу. А это…

— Все ясно, эфендим! Но разве так уж это плохо?

— Кто говорит, что плохо? Но все в свое время. Сам знаешь! Запоет петух раньше времени — ему голову оторвут!

— Допустим, ну а как же демократия?

— Она только для тех, кто держит в своих руках бразды правления!

— Помянешь мое слово. Придет время, и на их головы обрушится гром небесный.

— Это уж точно! Потому что нет у всевышнего пальцев, чтобы выцарапать им глаза.

— Пошлет на них потоп или землетрясение…

— О всемилостивейший, сжалься! Не посылай нам бедствий!

— Все равно пошлет, да такие, что…

— Разве может всевышний покинуть тех, кто готов пожертвовать собой ради него?