Адам Джонсон - Сын повелителя сирот

Серж держал на весу забинтованную руку. Несмотря на седые волосы и отставку, ожидавшую его уже в этом году, ему снова удалось сломать себе кисть. Он смешно изображал беседу с собственной рукой:

– Дверной косяк ударил меня? Или дверной косяк меня любит? – «спрашивала» его рука.

Кью-Ки едва сдерживала смех.

Место руководств по ведению допросов на книжных полках в отделе «Пуб Ёк» занимали многочисленные бутылки пива «Риоксон», и я догадывался, как они проведут сегодняшний вечер: лица у них раскраснеются, из караоке-установки раздадутся мелодии нескольких патриотических песен, а затем Кью-Ки станет играть в настольный теннис с пьяными сотрудниками «Пуб Ёк», которые сгрудятся вокруг стола поглазеть на ее грудь, когда она будет наклоняться вперед, отбивая мячик своей ярко-красной ракеткой.

– Ты хочешь убрать с доски чье-то имя? – спросила меня Кью-Ки.

Теперь засмеялся Серж.

Сегодня я уже не успею приготовить своим родителям ужин. Поезда уже не ходят, поэтому мне придется идти пешком через весь темный город, чтобы сводить их в ванную перед сном. Взглянув на большую доску, я впервые за долгое время оценил свою загруженность. У меня в работе было одиннадцать дел, тогда как вся команда отдела «Пуб Ёк» занималась всего одним субъектом – на ночь они посадили какого-то парня в яму. Их сотрудники закрывают свои дела за сорок пять минут, просто заволакивая людей в «мастерскую», где вставляют ручку им в руку и заставляют их подписывать признательные показания за секунду до того, как эти несчастные замолчат навсегда. Но только сейчас, глядя на имена своих подследственных, я понял, насколько сильно мною завладел Га. Мое самое продолжительное дело касалось одной военной медсестры из Панмунджома, обвиняемой во флирте с южнокорейским офицером, который находился на противоположной стороне демилитаризованной зоны. Говорили, что она махала ему рукой и даже посылала воздушные поцелуи, которые «летели» к нему через минные поля. На самом деле это было самое легкое дело из всех, представленных на доске, и поэтому я все время его откладывал. В графе «Расположение» было написано: «Нижняя камера», и я понял, что запер там медсестру на пять дней. Я снова сдвинул табличку в положение «В работе» и вышел до того, как они снова начали хихикать.

Когда я выводил медсестру из камеры, то почувствовал исходивший от нее неприятный запах. Увидев свет, она вся съежилась.

– Я так рада вас видеть, – произнесла она, морщась. – Я правда готова с вами поговорить. Я много думала, мне нужно кое-что вам рассказать.

Я отвел ее в отсек для допросов и прогрел автопилот. Это дело – форменный позор. У меня уже была готова половина ее биографии – на ее составление ушло, пожалуй, целых три дня. Я сам почти написал ее признание, но в том не было ее вины – просто все в этом деле было слишком очевидным.

Я посадил ее в одно из наших светло-синих кресел.

– Я готова выдать всех, – сказала она. – Меня пытались развратить многие нечестные граждане, у меня есть целый список, я могу назвать их всех.

Я мог только догадываться о том, чтó произойдет, если в ближайший час я не отведу своего отца в ванную. На женщине был медицинский халат, и я прощупал ее торс, желая удостовериться, что на ней нет украшений или чего-то еще, что могло помешать работе автопилота.

– Вы этого хотите? – спросила она.

– Чего?

– Я готова восстановить взаимоотношения со своей страной, – произнесла она. – Я готова сделать все, что угодно, дабы показать себя добропорядочной гражданкой.

Она приподняла свой халат выше бедер, обнажив темные волосы на лобке. Я знал о том, как устроено тело женщины и каковы его основные функции. И все же я не мог взять себя в руки до тех пор, пока не надел на медсестру ремни и не услышал гул автопилота, начинающего свою работу. Вначале тело человека всегда непроизвольно вздрагивает и сильно напрягается, когда автопилот начинает посылать первые импульсы. Глаза сестры уставились куда-то вдаль. Проведя пальцами по ее руке и ключице, я почувствовал, как по ней проходит заряд. Он прошел и по мне, от чего волосы у меня на руке встали дыбом.

Кью-Ки была права, дразня меня. Я позволил многим вещам выйти из-под контроля, и сейчас за это расплачивалась эта медсестра. По крайней мере, у нас был автопилот. Когда я впервые попал в Подразделение 42, основным методом, применявшимся здесь для исправления оступившихся граждан, была лоботомия. Во время стажировки мы с Леонардо множество раз выполняли эту процедуру. Сотрудники отдела «Пуб Ёк» хватали первых попавшихся субъектов и делали по полдюжины лоботомий подряд просто ради тренировки. Для этого нужен был всего лишь двадцатисантиметровый гвоздь. Мы клали субъекта на стол и садились ему на грудь. Стоявший рядом Леонардо фиксировал голову субъекта и большими пальцами рук удерживал его веки в открытом состоянии. Нужно было аккуратно, чтобы не поранить ничего лишнего, ввести гвоздь в верхнюю часть глазного яблока, двигая им до тех пор, пока он не упирался в кость под глазницей. Затем нужно было хорошенько ударить ладонью по шляпке гвоздя. Пробив глазницу, гвоздь свободно входил в мозг. Дальше все было просто: полностью вставить гвоздь, подвигать его влево-вправо и повторить ту же процедуру на другом глазу. Я вовсе не врач, но старался, чтобы мои движения были плавными и аккуратными, не резкими, как у сотрудников отдела «Пуб Ёк». Любая, даже самая деликатная работа, проделанная их сломанными руками, выглядела так, будто ее выполняли обезьяны. Я обнаружил, что при ярком свете лоботомия была наиболее гуманной, поскольку ослепленные светом субъекты не видели, чтó с ними происходит. Нам рассказывали о существовании колхозов, где работали бывшие осужденные, которым сделали лоботомию. После этой процедуры они уже ничего не помнили и могли только трудиться ради всеобщего блага. Но действительность оказалась совсем иной.