Адам Джонсон - Сын повелителя сирот

Он показал пять миниатюрных Библий.

Освещение в комнате изменилось, когда лучи солнца коснулись стальной крыши Стадиона Первого мая, и на какие-то секунды мы вновь замерли от сознания того, что оказались в доме, где не было ни общих стен, ни кранов общего пользования. Там, где не нужно складывать кровать или сворачивать постель в углу комнаты, там, где не нужно спускаться с двадцать четвертого этажа на первый, чтобы помыться в общей ванне.

Зайдя за ленту ограждения, натянутую сотрудниками отдела «Пуб Ёк», мы принялись изучать все мешки с рисом и DVD диски с фильмами Командира Га. Наши стажеры отрицали, что «Титаник» – это лучший фильм всех времен. Я велел Чучаку выбросить все Библии с балкона. Наличие у вас рюкзака с DVD-дисками еще можно было как-то объяснить офицеру Министерства государственной безопасности, но Библия – это совсем другое дело.

В Подразделении 42 я просмотрел запись своего дневного разговора с Командиром Га. Он с удовольствием отвечал на все вопросы, кроме тех, которые касались актрисы и ее детей. Он опять стал рассказывать о том, как Монгнан умоляла его надеть форму мертвого Командира, а также вспомнил о разговоре с Надзирателем, который сгибался под тяжестью огромного камня, и после которого его выпустили из тюрьмы. Когда я впервые представил себе биографию Га, то подумал, что таким важным моментам, как его подземная схватка с обладателем Золотого пояса, нужно посвятить отдельные главы. Но теперь в моей голове складывалось гораздо более изощренное повествование – меня волновали только причины его действий.

– Я допускаю, что вы смогли уговорить охрану выпустить вас из тюрьмы, – сказал я Командиру Га. – Но как вы решились прийти в дом Сан Мун? Что вы сказали ей, убив ее мужа?

К этому времени Командир Га уже встал с кровати. Мы стояли с ним, подпирая стены комнаты друг против друга, и курили.

– Куда еще я мог пойти? – удивился он. – Что я мог сказать, кроме правды?

– И как она на это отреагировала?

– Она опустилась на пол и зарыдала.

– Неудивительно. Но как после этого вам удалось заставить ее пользоваться общим стаканом?

– Общим стаканом?

– Вы понимаете, о чем я говорю, – сказал я. – Как можно заставить женщину полюбить вас, даже если она знает, что вы причинили боль другим людям?

– А вы кого-нибудь любите? – спросил меня командир Га.

– Вопросы здесь задаю я, – предупредил его я, но все же не желая показывать ему, будто у меня никого нет. Я понимающе кивнул, как бы спрашивая: «А р азве мы оба не мужчины?».

– Тогда она любит вас несмотря на то, что вы делаете.

– Что я делаю? – спросил я. – Я помогаю людям. Я спасаю их от пыток этих животных из отдела «Пуб Ёк». Я превратил процесс допроса в науку. Ведь зубы у вас на месте, правда? Разве кто-то скручивал вам проволокой пальцы так, что кончики у них опухали, немели и багровели? Я спрашиваю, как она вас полюбила? Вы не были ее настоящим мужем. Никто не сможет искренне полюбить чужого человека. В первую очередь люди думают о собственной семье.

Командир Га стал говорить о любви, но вдруг в ушах у меня зашумело. Я ничего не слышал, внезапно захваченный мыслью от том, что у моих родителей, возможно, был кто-то до меня, что у них были дети, которые погибли, а я стал просто их поздней, бледной тенью. Вероятно, поэтому они были такими пожилыми и смотрели на меня так, будто во мне им чего-то недоставало. А страх у них в глазах – может, они не просто боялись меня потерять? Может, они боялись, что не смогут пережить такую потерю еще раз?

Я доехал на метро до Центрального архива и нашел там личные дела своих родителей. Я читал их весь день и понял, зачем еще нужны биографии наших граждан: в их делах имелись даты, штампы, крупнозернистые фотографии, выдержки из донесений информаторов и отчеты о деятельности людей, составленные по месту их жительства, в заводских комитетах, в районных советах, в обществах добровольцев и в партийных организациях. Но вместе с тем в них не было никакой стоящей информации о том, кто эти два пожилых человека и почему они приехали сюда из Манпо, чтобы всю жизнь простоять у конвейера на машиностроительном заводе «Завет величия». Правда, на единственном в деле штампе родильного дома Пхеньяна значилось мое имя.

Вернувшись в Подразделение 42, я направился в отдел «Пуб Ёк», где передвинул указатель на своей табличке «Дознаватель номер 6» с положения «Дело в работе» в положение «Дело закрыто». Кью-Ки и Серж над чем-то смеялись, но когда я вошел, они сразу замолчали. Я не заметил между ними никакой взаимной симпатии. Формы на Кью-Ки не было, и когда она, сев в одно из кресел, откинулась на его спинку, я не мог не обратить внимания на ее прекрасную фигуру.