Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж

— Я сейчас объявил им, что вы должны их покинуть, что я вас уволил. Но я умолчал, что немедленно снова найму вас, коль скоро вы выразите на то желание. Вы будете моей экономкой или секретаршей, в общем, кем пожелаете.

— Вы меня уволили? — переспросила она, не понимая, шутит он или нет.

— Да, но до Пасхи вы можете остаться. После Пасхи вам придется покинуть их, потому что у них не станет больше средств платить вам. Им придется серьезно экономить. А вам мы найдем место в другой семье в городе, это нетрудно. Или же, я повторяю, вы можете остаться у меня. — И так как она не ответила и вид у нее был немного опечаленный, он забеспокоился и с живостью спросил: — Вам жаль расставаться с ними?

Она несколько раз по-детски кивнула головой.

— Вы будете сожалеть о детях, я надеюсь? — спросил Бернар. — Ведь не о взрослых же!

— Нет, и о них тоже.

Она смотрела прямо перед собой. Озадаченный Бернар изучал ее профиль.

— Полно! — с пафосом воскликнул он. — Такая чувствительная и естественная молодая женщина, как вы, и к тому же не глупая, не может так уж дорожить этими паяцами!

Она подскочила, повернула к нему возмущенное лицо:

— Как вы осмеливаетесь называть ваших жену и детей паяцами? Это ужасно!

— Может, и ужасно. Но ужасно потому, что это правда, а совсем не потому, что я их так называю.

— Это не правда!.. Они очень милые.

— Славная моя Маргарет, я охотно соглашаюсь, что они были довольно милы с вами, хотя с этим можно было бы и поспорить. Если бы у вас был более опытный слух, вы бы услыхали за их любезностью привычную властность и снисходительность… Ну ладно, предположим, они и впрямь милые. Но не говорите мне, что вы верите в их искренность.

— Что вы хотите сказать?

— То, что сказал. Они лжецы. Все, кроме Гаэтана. Этот всего лишь простофиля, обломок другой эпохи… Но трое остальных!.. Когда-то они довольствовались тем, что плутовали со своим боженькой, это было серьезно только для них и еще, быть может, для бога, если его огорчают такие мелкие неприятности. Но перед остальным миром они хотя бы не скрывали своего нутра. С поднятой головой они заявляли, что они за привилегии, против равенства, за власть, которая им покровительствовала, против демократии, которая им угрожала. Таким образом, они оставались верными своего рода классовой истине, вы понимаете? Это был их способ оставаться честными. Но теперь они плутуют с самими собой и со всеми остальными, это неслыханно.

— Но почему вы утверждаете, что они плутуют? — запротестовала она.

— Потому что убежден в этом.

— Но люди меняются. Меняют свои взгляды.

— Конечно. Но они-то, я знаю, в душе не изменились. Я это знаю. Они лишь приспособились, избрали иную тактику, пытаясь убедить самих себя, что наконец-то постигли истину… Короче говоря, они лгут, и прежде всего лгут самим себе. Но добились они только того, что им никто уже не верит. Они просто-напросто плетут веревку, на которой их, возможно в скором времени повесят.

Она разглядывала его с немного испуганным видом.

— Вы жестокий человек, — сказала она.

— Нет же, бог мой! Я просто человек, который не выносит… всего этого.

— Чего — всего этого?

— Называйте это как хотите: лицемерием, комедией, блефом… Подобные вещи вызывают у меня ужас… Впрочем, не знаю, чего я так волнуюсь. Что за важность! «Все это», о чем мы говорим, всего лишь французский фольклор, Шалости Французского Буржуа конца века… Пусть они идут ко всем чертям. Может быть, они не столь уж опасны. По крайней мере я надеюсь на это. А если судить по моим племянникам Пьеру и Луи, подрастающее поколение не имеет с ними ничего общего, совсем не похоже на них, хотя разница в возрасте между ними всего какие-нибудь десять или двенадцать лет… Вы знаете Пьера и Луи? Потрясающие парни! Они, верно, утешат меня за все.

Они довольно долго молчали, как бы продолжая мысленно диалог, потом мисс Хопкинс повернулась к нему и робко спросила:

— А это правда, что вы никогда не любили их?

— Нет, почему же, вначале… Я продолжал бы любить их, если бы они этого заслуживали…

Она отважилась наградить его едва уловимой ласковой улыбкой.

— Должно быть, вы не очень старались, — проговорила она.

— Правильно, я не очень старался. И я первый же наказан, поверьте мне.

— Но разве поздно исправить?

— Да. Конец игре. Я уже почти старик.

— О нет! Вам до этого далеко!

Он с полусерьезным, полуигривым видом взял ее руку и поднес к своим губам. Казалось, ее ничуть не удивило это проявление дружеской галантности, которую он уже выказывал ей не раз. Слабые лучи солнца еще освещали верхушки деревьев.