Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж

— А им и не надо было их находить, — кротко сказал Бернар. — Естественно, я не требовал от них уплатить наличными. Я потребовал пожизненную ренту.

Оправившись от потрясения, Гаэтан сказал весьма едким тоном:

— От всей души желаю Пьеру и Луи счастья! Не знаю, сознаете ли вы, какое будущее уготовили им… Впрочем, и мне тоже. Если вы хотели этим досадить мне, что ж, удар, пожалуй, достиг цели.

— Чтобы досадить тебе? — вмешалась Франсина. — Да ему плевать на тебя! Он сделал это, чтобы унизить меня и Арно. Он нас ненавидит.

— Ты придаешь себе слишком большое значение, — все тем же спокойным голосом проговорил Бернар. — Мои чувства к вам намного слабее… И наша сегодняшняя встреча — неприятная обязанность, от выполнения которой я охотно отказался бы. Отвечу на вашу реплику, Гаэтан: я убежден, что единственное средство спасти завод и сохранить долю моих племянников — это именно участие в управлении предприятием наших рабочих. Можете не сомневаться, дела Пьера и Луи я принимаю близко к сердцу… Что же касается того, что может произойти в более или менее обозримом будущем, то этого нельзя избежать, — во всяком случае, избежать, поддерживая нынешний статус-кво. Вот так. Пожалуй, я сказал все, что хотел. Да, еще одно: возможно, Гаэтан, ваша должность будет упразднена. Она всегда была какая-то непонятная и, как нам показалось, в свете тех мер экономии, которые необходимо принять, может быть ликвидирована. Конечно, вы получите от завода выходное пособие, а потом вам придется искать работу в другом месте… Такой же совет мне хотелось бы дать и Арно. До сих пор он жил на общие доходы с предприятия. Боюсь, отныне это будет невозможно. Комнаты, которые вы занимаете в доме, можете сохранить за собой. Но чтобы заработать себе на хлеб насущный, вам придется рассчитывать только на себя. Возможно, вы даже будете вынуждены отказаться от услуг мисс Хопкинс… Я знаю, Монель, вы целиком поглощены своей миссионерской деятельностью. И все же, я уверен, вы сумеете так распределить свое время, чтобы уделять больше внимания детям…

В этот момент Франсина вскочила, и все сидящие в гостиной вскочили тоже, словно они испугались, что сейчас она бросит гранату или бутылку с зажигательной смесью.

— Вы только послушайте его! — крикнула она. — Он нас увольняет! Он нам диктует наши обязанности!.. Это уже слишком!

— Франсина, прошу тебя… — пробормотала Сесиль.

— А ты, ты сам занимался своими детьми? — не унималась Франсина, с вызовом глядя на отца. — Ты бросил нас всех, как самая последняя сволочь!

Этот взрыв привел присутствующих в некоторое смятение. Бернар едва сдержал улыбку: ему вдруг вспомнилась популярная в начале века песенка о бедной девушке, которую отец бросил, вместо того чтобы «пригреть у себя под крылышком»… Франсина со своим станом валькирии в роли ласточки из предместья, это довольно смешно… Он готов был сказать ей об этом и еще добавить, что она, пожалуй, слишком увлекается модой «ретро», но подавил в себе желание съязвить, это было бы не ко времени.

— Послушай, — добродушно сказал он, — будем честными: я думаю, для вас это не было таким уж большим несчастьем. Ты сама сказала мне, что без меня вы превосходно обходились. Мне кажется, мой отъезд — один из самых лучших дней вашей жизни… А ты упрекаешь меня в этом, словно в преступлении!.. Ладно, — заключил он, вставая, — я оставлю эти досье здесь, можете ознакомиться с ними. Сесиль, надеюсь, нет надобности говорить тебе, что в отношении тебя ничто не изменилось: ты по-прежнему будешь получать свой пенсион… А сейчас я ненадолго выйду, мне хочется немного подышать свежим воздухом.

Пять пар глаз проводили его до двери.

Бернар спустился на первый этаж и через застекленные задние двери вышел в сад. Он углубился в аллею. Был конец дня. Последние лучи солнца еще золотили осеннюю листву. Бернар вдруг почувствовал бесконечную усталость. Эта полудраматическая, полубурлескная сцена его вымотала. Кроме того, он был недоволен собой: он считал, что ему следовало держаться с большим высокомерием, с большим достоинством, не позволять себе зубоскальства… Вся эта кичливая жесткость никому не нужна… Он обогнул купу деревьев и увидел на каменной скамье мисс Хопкинс, воплощение одиночества и грусти. При его появлении она вздрогнула. Он поздоровался и спросил, не разрешит ли она ему сесть рядом. Да, конечно, она разрешает. Он сел. Помолчав немного, он сказал своей соседке суровым тоном, который можно было принять за подтрунивание: