Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж

Мсье Эмиль кивнул головой. Да, он прекрасно понимает. У него тоже случались периоды усталости, тоски.

— Бывают дни, когда сердце не лежит к работе.

Однообразное существование порою наводит тоску… Какой человек не попытался хотя бы раз коренным образом изменить свою жизнь?.. Бернар сказал, что, если бы ему было двадцать, лет, он пошел бы бродить по дорогам, как хиппи. Что ни говори, а нынешним молодым людям повезло, они могут вот так идти, куда взбредет в голову… Это одна из положительных сторон современной жизни. Бернар не без остроумия рассказал, в какое смятение он был повергнут в первые дни после возвращения во Францию. В наш век достаточно десяти лет, чтобы мир, в котором ты прожил большую часть своей жизни, стал неузнаваем.

— Возьмите, к примеру, моего сына Арно: я был ошеломлен, когда увидел его. И не только потому, что он постарел, это естественно, этого я ожидал, но ведь его вообще словно подменили! Вы его немного знаете, я полагаю? Впрочем, с дочерью, кажется, произошло то же самое. Она совершенно изменилась.

Мсье Эмиль улыбался с несколько загадочным видом. После небольшого колебания он сказал:

— Это последствия мая.

Бернар не сразу понял.

— Последствия мая? — переспросил он. — Вы хотите сказать, мая 1968 года?

— Да. Очень многие вдруг решительно переменили свои взгляды, свою жизнь в ту пору. Или вскоре после.

— Правда? Но почему же? Я плохо представляю себе, что это были за волнения, «революция», как их еще называют. За шесть тысяч километров от Франции, в деревенской глуши… Я и газеты-то читал не каждый день… Вы говорите, что многие тогда переменили свои взгляды?

— Признаться, да. И понимаете, прежде всего из чувства страха. Произошел в какой-то степени тот же феномен, что и в 1944 году, когда свирепствовала чистка: тогда все кричали, что они участвовали в Сопротивлении… Люди испугались. Всё, хотя бы немного отдававшее коллаборационизмом, пользовалось такой дурной славой…

— Это я прекрасно помню. Выходит, в 1968 году произошло нечто подобное?

— В общем, да… Молодежь почти вся продемонстрировала, что она думает, какие чувства испытывает к нашему современному обществу. Все буржуазное и консервативное они огульно заклеймили, включая даже свои собственные семьи. Многое вдруг оказалось весьма некрасивым и одновременно ужасно обветшалым. (Выбор этого немного вычурного слова вызвал у Бернара улыбку.) И потом молодежь проявила себя как сила, с которой надлежало считаться; она была и агрессивна, и в то же время жизнерадостна… Все это привело к тому, что многие испугались то ли оказаться отстраненными, то ли обойденными… Короче, люди были взбудоражены!.. И они прыгнули на ходу в поезд, все как один… Майская революция была отрадной в одном смысле — она многое заставила взлететь на воздух; но все-таки она не смешалась с нашим движением; рабочий класс принимал в ней участие не всерьез, а лишь из тактических соображений… Но на это классу буржуазии было наплевать. Я даже сказал бы, что втайне это их, скорее, устраивало. Вы понимаете?

Бернар прекрасно понимал.

— Дорогой Эмиль, — сказал он, — вы не можете себе представить, насколько интересным оказался для меня ваш анализ. Чтобы разобраться во всем, мне не хватало одного звена… Одного звена в цепи… И мне кажется, вы сейчас дали мне его. Послушайте, я надеюсь, мы можем говорить с полной откровенностью? Вы ведь знаете моих детей, не правда ли? Вы помните Арно, когда ему было семнадцать-восемнадцать лет? Прекрасно. Мне не надо рассказывать вам, на каком берегу он был в те годы. И вот вы видите его теперь: прежде всего, внешний вид… Затем его идеи. Интегрист, каким он был некогда, перешел к самому ярому модернизму. Он принимает участие в движении за обновление церкви или уж не знаю чего… Он был ультра. И вот — прямо-таки революционер. Вы не знаете, как он проявил себя в мае 1968 года? Вы можете быть со мной совершенно откровенны, не боясь обидеть. Все, что я хочу, — это понять.

— Когда у нас началось это брожение и студенты стали устраивать манифестации, насколько я помню, мсье Арно…

— Не называйте его «мсье Арно»! Достаточно просто Арно…

— Я думаю, он уехал в деревню, чтобы спрятаться. Я знаю это, потому что небольшая группа молодежи хотела немножко пощипать Арно, не то чтобы учинить над ним расправу, нет, но поучить его уму-разуму, помочь задуматься… И они устроили манифестацию перед вашим домом. Не очень грозную; неделю спустя они об этом уже и не вспоминали. Ваш сын вернулся к концу месяца. Он даже выступил на одном из форумов. Публичные собрания называли тогда форумами… Я там присутствовал. Ваш сын бросил несколько неистовых фраз против де Голля. Я не смог бы сказать вам, что именно, потому что они были несколько туманны, но все же слушавшие его поняли, что он решительно осуждает де Голля. В общем, он словно бы публично покаялся, остальное его юные друзья предали забвению.