Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж

Что касается зятя, Гаэтана де…, то он не представлял собой никакой тайны. Славный малый был прозрачен, как горный ручей. Он страстно мечтал стать председателем местной секции клуба автомобилистов; это честолюбивое желание целиком определяло его сущность, давало полное представление о нем. Он был благодушный, веселый и непосредственный, как какой-нибудь младший лейтенантик из водевиля 1900 года, персонаж, для которого он к тому же имел подходящую внешность — смазливый, тщательно одетый. Бернар нашел его скорее симпатичным. Считалось, что он работает вместе с Леоном. В его обязанности входило изучение рынка сбыта, иначе говоря, «внешние связи». В действительности же, как сказал Леон, «он ни черта не делал» и спокойно жил на общие доходы с предприятия. Казалось, он нимало не был огорчен разлукой с женой, даже наоборот. Возможно, он находил способ скрасить свое соломенное вдовство. Короче, эта любезная марионетка с безукоризненными манерами нисколько никого не стесняла.

Город притягивал Бернара, он гулял по нему часами, весь превратившись в слух и зрение, и его внимание привлекали не столько перемены, запечатленные в металле и цементе, в стекле, в плексигласе, в пластике, в вещах, сколько перемена нравов, понятий, языка. Он входил в кафе, прислушивался к разговорам за соседними столиками. Понемногу он привыкал к новым словам, все они были обесценены, так же как деньги. Бернар ловил на ходу немного странные фразы, например такие, брошенные каким-то юношей своим приятелям, собравшимся вокруг игрального автомата: «Потрясно, типы. Кайф! Я прибалдел, словно дурак». Бернар понял, что «кайф» и «прибалдел» выражают своего рода эстетический оргазм, вызванный джазовой музыкой. Сильные ощущения были в чести, так сказать, в порядке вещей. Казалось, что прессой, рекламой, расхожей моралью все население подстрекается к тому, чтобы постоянно жить в пароксизме удовольствия. И в то же время эти убежденные эпикурейцы были убежденными полемистами. Нужно наслаждаться любой ценой, но нужно также — и не менее яростно — отстаивать свои права, протестовать, бунтовать. Семья, школа, власть, еще живущие старые идеологии создавали столько сил принуждения, цитаделей подавления… Читая газеты всех направлений, прогуливаясь по родному городу, слушая разговоры своих сограждан, Бернар Рип ван Винкль солидно просветился и в конце концов определил для себя круг нескольких истин эпохи.

Иногда он приглашал мисс Хопкинс сопровождать его в этих прогулках. Эта свежая и наивная девушка забавляла его; под маской шутливого подтрунивания он кокетничал с ней. У мисс Хопкинс никогда в жизни не было такого праздника.

Две недели спустя после своего возвращения, придя к вечеру домой с одной из таких прогулок, он увидел в гостиной четырех дам, которых Сесиль пригласила на чай. Из небольшого круга прежних приятельниц Сесиль присутствовала лишь одна. Три другие дамы являли собой новое пополнение, более молодое и главное, более развязное. Ничуть не смутившись, Сесиль сказала: «А вот и мой муж» — и представила дам. Одну за другой Бернар поцеловал четыре протянутые руки, удивленный тем, что стихийно всплыл старый рефлекс, забытый за многие годы. Дамы разглядывали его с любопытством и симпатией, не очень точно представляя себе, чем именно он занимался «там»: разведением скота, бандитизмом, герильей или торговлей белыми женщинами. Так как в городе у него была слава человека необузданного или даже полубезумца, они, верно, склонялись к торговле женщинами, занятию, слов нет, ужасному, но в то же время более колоритному, чем скотоводство; во всяком случае, непохоже было, чтобы эта гипотеза охладила симпатию, которую они готовы были засвидетельствовать мужу Сесиль. Впрочем, в наши дни даже в кругу порядочных людей разве можно всегда знать, кто сидит рядом с тобой?

— Да, — говорила Сесиль, — этот шалопай свалился как снег на голову — хоп! — и вот я снова при муже, я, женщина, привыкшая к свободной жизни.

Все засмеялись. Одна из дам заметила, что возвращение мужа к супружескому очагу — явление в наше время куда более редкое, чем его бегство, и, если это произошло, в любом случае надо только радоваться. Задали несколько вопросов об Аргентине. Самая молоденькая из приглашенных спросила, правда ли, что в этой стране, где женщина еще недавно главенствовала в делах, сейчас приняло широкий размах движение за эмансипацию женщин. Бернар мало что знал об этом. Он сказал, что, насколько он может судить, в семьях землевладельцев, где ему приходилось бывать, авторитет женщины-матери очень велик, и это несмотря на преобладание machismo [17] От macho — мужчина (исп.). . (Дамы знали, что такое machismo. Они его порицали.) Разгорелась небольшая дискуссия относительно различия между традиционно-общинным матриархатом, особенно в сельской местности, и настоящим «статусом автономии» для женщин в современном городском обществе. Раньше, когда Сесиль приглашала на чай своих — приятельниц, беседа текла приземленная, почти не выходящая за рамки приходских интересов. Бернар оценил пройденный путь. В пылу спора дамы в конце концов забыли, что среди них находится представитель мужского пола, который, впрочем, говорил мало и держался в тени. Обсуждение женской независимости вылилось в разговор о свободе распоряжаться своим телом, и Бернар был весьма удивлен, услышав вдруг такие откровения: