Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж

— Мисс Хопкинс в курсе всего, — отчеканила Сесиль. — При ней ты можешь говорить совершенно свободно. Она все равно что член нашей семьи.

— В добрый час! Я в восторге от этого, — ответил Бернар, сознательно пуская в ход все свое обаяние и даже немного перехлестывая через край. — Очень симпатичное приобретение.

Последнее слово заставило поморщиться Сесиль, но, казалось, не задело мисс Хопкинс, которая смущенно, с благодарным видом слабо улыбнулась Бернару. Бернар забавлялся все больше и больше. В эпоху, когда символика груди обеспечена, можно говорить все что угодно, какая разница? Он не поцеловал жену, даже не пожал ей руки. Встреча произошла так, словно они виделись только сегодня утром. И правильно, так и следовало поступить: между ними не должно быть никаких условностей и, главное, никакого притворства. Он удивился, что не чувствует к Сесиль ни малейшей неприязни. Самым точным словом, которым можно было бы определить его душевное состояние в этот момент, было, конечно, «добродушие».

— Я не пошел домой сразу же еще и по другой причине, — продолжал он, — я не был уверен в приеме, который встречу там.

Сесиль в знак согласия кивнула: да, действительно, она это прекрасно понимает… Она разглядывала Бернара, изучая его лицо так, словно была не в силах поверить, что видит его здесь, сидящим перед ней, словно уточняла, он ли это в самом деле, тот, кто некогда был ее мужем…

— Ты находишь, что я изменился? — спросил он.

— Нет, не очень… Ты хорошо выглядишь.

— Не потому, что хочу ответить тебе комплиментом на комплимент, но это правда — ты тоже! Прими мои поздравления! Слушай, а почему ты сказала: «Мой муж, представьте себе!..» Мне это показалось немного бесцеремонным, представь себе…

— Но я и сама не знаю! Не знаю, почему я сказала: «Представьте себе…» Наверное, потому что ты свалился как снег на голову. Это было так неожиданно.

Подошла официантка принять заказ. Бернар сказал ей, что переменил столик, и попросил принести его поднос. Сесиль заказала китайский чай и тосты. Она постепенно вновь обретала способность контролировать и себя, и все, что происходит.

— Ты вернулся насовсем? — спросила она, и ничто в ее лице не выдало ни удовлетворения, ни неудовольствия, которые могло бы породить в ней это предположение.

Бернар коротко рассказал о своем намерении отныне делить жизнь между Европой и Аргентиной. Она задала ему несколько вопросов о его работе там, об имении, о покойном деде. Мисс Хопкинс слушала, в одно и то же время как бы и присутствующая и отсутствующая, и, каким бы «членом семьи» она ни считалась, она была тактична и помнила свое место. Бернару показалось, будто он заметил на ее лице, со вниманием обращенном к нему, даже некоторое восхищение: не иначе как в глазах этой простушки он был окружен каким-то ореолом — ей, верно, рассказали о его юношеских проказах, о его шумных подвигах, о его бегстве… И он тоже не оказался равнодушен к пухленькой блондинке мисс Хопкинс, к ее беленькому личику и уже предчувствовал возможную интрижку…

— А как ты провела эти десять лет?

— Тебя и правда это интересует? — спросила Сесиль, в первый раз с оттенком горечи. — Поскольку ты ни разу не написал нам, не поинтересовался нашей жизнью, у нас были все основания усомниться в этом…

— Но ты так и не ответила на мое письмо.

— Письмо, написанное в таком тоне, где ты давал мне своего рода отпускную, — спасибо!

Опасность возможного конфликта, казалось, встревожила мисс Хопкинс, и она уткнула нос в тарелку.

— Послушай, — миролюбиво сказал Бернар, — согласимся, что мы не слишком печалились друг о друге… Но ведь, если бы случилось какое-нибудь несчастье, меня известили бы, я надеюсь?

— Да, тем не менее… — ответила Сесиль, вложив в свои слова немалую толику иронии.

— И все же, коль скоро я вернулся, могу я спросить тебя, как ты провела эти десять лет? Вопрос вполне естественный.

— Будь спокоен, я провела их настолько хорошо, насколько это было возможно в моем положении — с двумя несовершеннолетними детьми на руках, которых надо было воспитать, вырастить, выдать замуж, женить; с домом, о котором надо было заботиться; с публичной молвой, которая пошла поначалу…

— Да, кстати, как отнеслись к моему отъезду знакомые?

— Надеюсь, ты не будешь удивлен, если я скажу, что все единодушно тебя осудили. Но в конце концов, поскольку тебя и раньше принимали за полусумасшедшего, решили, что за свои поступки ты тоже отвечаешь лишь наполовину. Первое время меня немного жалели. Но потом, довольно скоро, привыкли к новой ситуации. Ты же знаешь, теперь людям начхать на то, что может случиться с их соседями, лишь бы это не причинило беспокойства им.