Артур Хейли - Перегрузка

— Во время вчерашнего телешоу ты несколько раз выглядел злобным, прямо готовым взорваться, — сказала Руфь.

— Все же я сумел взять себя в руки. Вовремя вспомнил об этих дурацких правилах. — Ним не считал нужным объяснять Руфи решение комитета управляющих, утвердившего умеренную линию. Но он рассказал ей об этом в тот же день, когда это решение было принято, и она восприняла его с пониманием.

— Бердсонг старался поддеть тебя, не так ли?

— Сукин он сын, вот и все. — При воспоминании об этом Ним нахмурился. — Но у него ничего не вышло.

Дейви Бердсонг, возглавлявший группу активистов движения потребителей под названием «Энергия и свет для народа», тоже был на этом ток-шоу. Он позволил себе несколько желчных высказываний о компании «ГСП энд Л», приписывая всем ее действиям самые низменные мотивы. В том же духе он оценил и личные взгляды Нима. Он также выступил с нападками на предложение «ГСП энд Л» о повышении тарифов на электроэнергию — принятие соответствующего решения ожидалось в ближайшее время. Несмотря на все эти провокационные наскоки, Ним сохранил самообладание, не позволив себе выйти за рамки директив, полученных от руководства компании.

— В сегодняшнем номере «Кроникл» говорится, что группа Бердсонга, как и клуб «Секвойя», будут выступать против плана строительства электростанции в Тунипе.

— Ну-ка покажи!

Она протянула ему газету:

— Это на седьмой странице.

То был еще один штрих к портрету Руфи. Каким-то образом ей удавалось хоть на самую малость обогнать многих других по части информированности. Даже сейчас, пока готовила завтрак, она успела просмотреть свежий выпуск «Кроникл Уэст».

Пролистав газету, Ним нашел нужную ему заметку. Сообщение было кратким, но ничего нового по сравнению с тем, что уже успела пересказать Руфь, оно не содержало. Тем не менее эта информация подтолкнула мысль, которую ему, не теряя времени, хотелось реализовать за письменным столом. Ним быстро допил кофе и поднялся.

— Тебя ждать сегодня к ужину?

— Постараюсь не опаздывать.

Милая улыбка Руфи напомнила ему, как часто он произносил эти же слова, а потом по самым разным причинам не появлялся дома допоздна. Вопреки здравому смыслу, как и в тот вечер, когда он возвращался от Ардит, ему страшно хотелось, чтобы у Руфи однажды лопнуло терпение.

— Почему ты никогда не устроишь мне скандал? Неужели тебя все это не бесит? — поинтересовался Ним.

— Разве от этого что-нибудь изменится?

В ответ он только пожал плечами, не понимая, как реагировать на ее ответ и что сказать самому.

— Да, вот еще что — вчера звонила мать. Они с отцом приглашают нас вместе с Леа и Бенджи на обед в пятницу через неделю.

Ним внутренне весь съежился. Находиться в доме Нойбергеров, родителей Руфи, все равно что оказаться в синагоге. Они всевозможными способами ежеминутно доказывали свою приверженность иудейской традиции. За обеденным столом непременно подчеркивалось, что пища абсолютно кошерная. Затем следовали бесконечные напоминания о том, что в доме Нойбергеров молочные и мясные блюда готовятся раздельно в специально предназначенной посуде с использованием разных приборов. Перед принятием пищи в обязательном порядке произносилась молитва в честь хлеба и вина, а еще исполнялся торжественный ритуал, связанный с умыванием рук. Завершение трапезы Нойбергеры отмечали молитвой согласно восточноевропейской традиции, которую именуют не иначе, как «коленопреклонение». Если на стол подавалось мясо, Леа и Бенджи не разрешалось запивать его молоком, что они с удовольствием проделывали дома. Потом наступал черед весьма категоричных наставлений и вопросов — например, почему Ним и Руфь не соблюдают субботу и другие святые дни; красочные описания обряда бар мицва, на котором присутствовали Нойбергеры, сводились к пожеланию, чтобы Бенджи посещал еврейскую школу и по достижении тринадцати лет исполнил этот обряд. По возвращении домой дети заваливали Нима вопросами — они ведь были именно в том возрасте, когда естественное любопытство брало верх. А Ним из-за мучивших его внутренних противоречий просто не знал, что им ответить.

В таких ситуациях Руфь неизменно хранила молчание, что давало Ниму основание задуматься, уж не сговорилась ли она против него с собственными родителями. Пятнадцать лет назад, когда Руфь и Ним только поженились, она четко выразилась на тот счет, что соблюдение иудейских обрядов не имеет для нее какого-либо значения. Это была очевидная реакция на ортодоксальные взгляды, царившие в ее доме. Может быть, с тех пор ее убеждения изменились? Может быть, в душе Руфь была обыкновенной еврейской матерью, желавшей, чтобы ее дети, Леа и Бенджи, жили в согласии с верой ее родителей? Он вспомнил сказанное ею всего несколько минут назад по поводу отношения детей к отцу: «По правде говоря, они прямо-таки боготворят тебя. О чем бы ты там ни говорил, для них это все равно что слово Господне». А может быть, в этих словах завуалированное напоминание о его собственной ответственности как еврея, чтобы надоумить его пересмотреть свой взгляд на религию? И все же Ним никогда не заблуждался в оценке внешней красоты Руфи, за которой, как он понимал, скрывается свойственный далеко не каждому сильный характер.