Свен Дельбланк - Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

Нет. Решительно ничего не вспоминается. Много ли помнит мельничный ослик или тягловый вол? По большому счету памяти и зацепиться-то не за что. Вечные придирки, работа, побои, изредка кружка скверного самогона да баба.

Однажды после воскресного похода в церковь он было достал Плутарха и пальцами, задубевшими от шомпола и от ножа, которым режут фашины, попробовал листать страницы. Половина жизнеописания Цезаря отсутствовала, пущенная на пыжи. Он немного почитал, стараясь припомнить, почему все это казалось некогда таким важным. Бессмысленно. Скоро он заклюет носом и уснет над книгой. Днем не до чтения, а вечером нету сил. Да, наверно, так происходит с большинством. А я раньше даже не задумывался об этом… Может, моя священная болезнь всего лишь следствие безделья, как прыщи и геморрой? Муштра, битье, еда, сон… Он задремал над книгой.

Их постоянно снедала тревога, что в один прекрасный день Длинного Ганса сочтут достаточно подготовленным и отправят в Потсдам, к гвардейцам. На счастье, рекрут он был феноменально скверный, а к тому же не слишком утруждал себя разучиванием артикулов. Фельдфебель в золотых галунах вертелся волчком и рыдал от бессильной ярости, не смея покуситься на хрупкие члены Длинного Ганса. В конце августа великан рекрут проткнул штыком ступню и от боли так взревел, что перепуганные бреславльские обыватели разбежались по церквам. Потом он две недели валялся в казарме с обсыпанной корпией и перевязанной ногой, грыз семечки и распевал глумливые песни про начальников.

В сентябре австрияки перешли границу. Войны ждали, и однако же сперва все растерялись, а после стали хорохориться, по-детски крикливо и самонадеянно. Черт побери! Мы им покажем, на кого они замахнулись. Старый Фриц — крепкий орешек, его так просто не возьмешь. Поголовно весь прусский народ ежедневно желал своему монарху скорой смерти, но теперь король вновь разом стал популярен. Некоторое время все были задиристы и охвачены легким возбуждением. Почтенные отцы семейств и те ловили себя на том, что употребляют за трапезой бранные слова.

Полуобученные рекруты вместе с ветеранами выступили в поход. На первых порах было больше переходов, чем баталий, так как армии долго маневрировали, чтобы обеспечить себе надежные коммуникации и зимние квартиры. Ясное дело, неизбежно вспыхнул тиф, принялся махать красной косой в густых армейских посевах. Трупы складывали возле нужников, как паданцы. Принц Генрих оказался перед необходимостью безотлагательно дать сражение, чтобы военная кампания не закончилась сама собой, причем жалким и бесславным образом. Армии совершили развертывание, перегруппировались и в боевых порядках стали на ночлег. Солдаты спали ровными шеренгами. Лунная ночь в сентябре. Утром будет бой.

Герману не спалось. Прислонив щеку к холодному стволу мушкета, он вслушивался в происходящее на той стороне, где при неверном свете факелов австрийский военачальник еще расставлял по местам свои тяжелые батареи. Потный мундир Германа остыл и нещадно тер под мышками.

Лунная ночь. Рябой нездоровый лик холодной планеты то исчезал в клочьях облаков, то появлялся вновь, как бы разочарованный, обманутый в своих надеждах. Бледное сияние над бесконечным строем спящих солдат, над прямыми как стрела линиями, бегущими по взгоркам и низинам, образующими регулярный, хотя и непостижный узор, точно игральные карты в гигантском пасьянсе. Лунный свет поблескивал на кирасах и штыках. Двое часовых, встретившись, тихонько разговаривали. Где-то во тьме вспыхнул огонь, но тут же и погас.

Профиль Длинного Ганса — как зубчатый утес на фоне ночного неба. Парень спит спокойно и тихо, ведь что бы ни готовил завтрашний день, он грех на душу не возьмет, жизнь ни у кого не отнимет. Загодя выбросил все свои пули и твердо решил палить по австриякам холостыми. У Германа недостало смелости последовать его примеру.

Безмолвная лунная ночь. И все ж таки… Если вслушаться, можно различить отдаленный рокот, будто разомлевшее в летний полдень море неторопливо набегает на берег. Этот звук идет от двадцати тысяч спящих солдат, от их дыхания, стонов, молитв и невнятного лепета, доносящегося из страны грез.

Он не решался уснуть, опасаясь вновь погрузиться в кошмар сумасшедшего дома, в Риме времен испанского господства, мрачно спокойном, выдержанном в темно-желтых, черных и алых тонах. Строгие регулярные фасады за пределами железных оконных решеток. Одинокий безумец в большой белой палате, пляшущий в грязной ночной рубахе тарантеллу священной болезни. По стенам в недвижном ожидании буро-черные капуцины, белые сиделки. Неистово пляшет последний безумец в римском сумасшедшем доме.