Анатолий Курчаткин: Солнце сияло

Смутное подозрение, пронзившее меня в ту минуту, превратилось в полноценную уверенность, едва растворилась дверь квартиры.

Из глубины ее на нас рухнула громовая музыка, кипящий шум голосов, по прихожей с двумя бутылками шампанского в руках пронесся молодой человек в обтягивающей белой сорочке со стоячим воротничком, у которого были отогнуты вниз накрахмаленные углы. Воротничок туго перехватывала черная манжета, отогнутые углы воротничка, оттененные черным, ослепляли белизной снегов гималайских вершин. Молодой человек быстро глянул в нашу сторону, и глаза его за то кратчайшее мгновение, что были устремлены на нас, успели выразить удивление: а эти кто?!

Я почувствовал всю убогость нашего со Стасом вида. Что он, что я — мы оба были одеты по моде, можно сказать, дореволюционной эпохи. На мне был костюм, сшитый к выпускному школьному вечеру, ставший теперь узок по всем статьям; Стас же вообще красовался в какой-то полубрезентовой, похожей на пожарную куртке.

Но главное, вместо многообещающего интимного свидания при свечах и задернутых шторах — что как бы само собою предполагалось, — нас здесь ожидало многолюдное шумное гульбище!

В дополнение ко всему открывший нам дверь мотылек смотрел на нас с полной оторопью (сравнение с мотыльком так и напрашивалось: столь легко, столь воздушно, столь порхающе выглядело платье, в которое была облачена девушка).

— Вы что? Вы кто? Вы сюда? — проговорила мотылек затем.

Я чувствовал себя в своем выпускном костюме ожившим ископаемым времен бронтозавров.

— Ира, ее… где… можно? — проблеял Стас.

Казалось, он совершенно натуральным образом заглотил кость и та теперь стоит у него поперек горла.

— Иру? — Маска отчуждения на лице мотылька с очевидным усилием перелепилась в гримасу вынужденной приветливости. Что бы мне ни наплел Стас, некая Ира здесь водилась. — Ира! Подойди! — крикнула девушка в глубь квартиры.

Музыку там притушили, прибой голосов тоже резко сбавил в громкости, и через мгновение в прихожую, цокоча каблучками, выпорхнул новый мотылек. Вытащив при этом за собой целый мотыльковый шлейф. Впрочем, вперемешку с жуками; молодые люди, все, как один, были при параде: черный низ, белый верх. Мы со Стасом оказались выставлены на всеобщее обозрение.

— Ира! — воскликнул Стас, ступая к мотыльку, летевшему впереди всех прочих. — Вот я, как обещал. И с другом!

— Ой! — сказала девушка, вглядевшись в него. И прыснула: — Вы в самом деле? И с другом!

Между тем мотыльковый рой оттеснялся черно-белыми жуками назад, молодые люди один за другим выступали вперед, в действиях их отчетливо прочитывалась угроза.

— Ира! Вы пригласили! — проговорил Стас. Он так и не смог справиться со своей костью, и с языка у него изошло не внушение, а мольба о снисхождении.

Но снисходительными с нами никто быть не собирался.

Какую-то пару минут спустя мы уже выходили из подъезда на улицу, держа одолженные у Нины фирменные пакеты «Айриш хауза» под мышкой. Ручки у них были начисто оборваны в свалке, когда нас со Стасом выпроваживали из квартиры.

— Ну, ты гад! — сказал я, опуская свой «Айриш хауз» с яблоками, колбасой и сыром на стоявшую около подъезда скамейку и принимаясь оправлять встопорщившийся, взлезший на шею пиджак. — Подружка у него! Сестренка у нее! «Вполне себе кадр»! Ты этот кадр хотя бы раз в глаза видел?

Стас, последовав моему примеру, положил «Айриш хауз» из-под своей подмышки рядом с моим и тоже принялся наводить на себе порядок.

— Пардон, Сань, — сказал он голосом, полным раскаяния. — Ирка говорила про нее: клевый кадр!

— А сама Ирка? Твоя подружка, да?

Стас выдержал мой саркастический взгляд со стоическим достоинством.

— Я так считал, — ответил он мне. — Мы с ней от «Смоленского» гастронома, на Садовом кольце тут, рядом, два часа до ее дома шли, уходить от меня не хотела, ей-бо! Я ей говорю, когда встретимся? Она говорит, давай завтра, родителей, говорит, не будет. Я, естественно, о тебе: друг у меня, вот она тогда — о сестренке.

— И так прямо: «клевый кадр»? — не удержался я, чтоб не съязвить еще раз.

— Ну, если я тебе чего и добавил, то из лучших же побуждений!

Мой саркастический настрой по отношению к Стасу стремительно преображался в смешанное чувство восторга и изумления. Стас открывался мне с новой стороны. Мне почудилось в нем что-то от гоголевского Ноздрева. В армии я его таким и не знал.

— Ладно, — сказал я, — давай думать, что нам делать с этим. — Я показал на «Айриш хаузы» с оборванными ручками на скамейке. — Что добру пропадать.