Анатолий Курчаткин - Солнце сияло

— Давай, — говорит Лека, Электра, стукаясь своим шлемом о мой, — жми.

Но теперь я не рву ручку газа, я веду ее на себя медленно, спокойно, плавно, и мы отъезжаем от тротуара, как отваливает лодка от озерной пристани. У меня за спиной сидит она, моя женщина, моя судьба, мать, я надеюсь, моих детей, которых я буду ждать с радостью и восторгом, и я должен быть с ней бережен, осторожен, она вверяет себя мне — и я хотел бы быть достойным ее веры и оправдать ее.

С той поры, как мы с Ловцом стояли у чугунных перил над Арбатским туннелем — слева украшенный рекламными щитами сарай «Художественного», справа пышно-величественный торт «Праги», — я часто мысленно представляю себя на том месте. Я опираюсь о перила, гляжу на встречные потоки машин внизу, на указующий перст Гоголя вдали, на нашу с Лекой троллейбусную остановку — и думаю. Мне хорошо здесь думается, на этом месте. Вот и сейчас, встраиваясь с Лекой за спиной в скользящий вдоль бульвара автомобильный ряд, я стою там и смотрю нам вслед.

Мы все дальше, все дальше отплываем от пристани троллейбусной остановки, наши оранжевые шлемы обезличивают нас, делают похожими на сотни и тысячи других мотоциклистов, что катят сейчас по Москве, но я ведь знаю, что это там я и Лека, и провожаю взглядом не безымянных наездников, а нас с нею. Мне тридцать лет, скоро тридцать один — пошел четвертый десяток, прожита половина жизни. Или чуть больше. Или чуть меньше. Время безрассудной молодости прошло, наступило время суровой трезвости. Что там впереди? Во всяком случае, я пока не чувствую, что исполнил заложенный во мне замысел о себе. Мне это еще предстоит. Уже не одному, а вместе с той, что сидит у меня за спиной.

Я вижу от перил, как мы с Лекой вливаемся в текущий по бульвару поток, вот нас закрыла от моего взгляда блестящим лаковым корпусом одна машина, вот другая, а вот нас начинает вбирать в себя изгиб самого бульвара, кипение его июньской зелени… что ж, здесь я отпускаю нас и остаюсь между «Художественным» и «Прагой» у спуска в подземный переход в одиночестве.

О тех двоих мне уже не известно ничего.