Анатолий Курчаткин - Солнце сияло

Боря Сорока, когда я рассказал ему, что мы с Леней затеваем агентство, покрутил пальцем у виска:

— Тронулись?

Сам он со своим компаньоном, ведавшим в их агентстве вопросами, требовавшими силовых решений, месяца через два после дефолта свалил из Стакана, снял — все с тем же компаньоном — неподалеку от метро «Преображенская» подвал, и они занялись торговлей радиотехникой.

— Почему это тронулись? — не без чувства уязвленности спросил я.

— Потому что реклама теперь — дохлое дело. Провалитесь, — с предвкушением сбывшегося предсказания заверил меня Боря.

Я и сам боялся того же. Но никакого другого дела, чтобы кормиться, я для себя не видел. Я надеялся на фарт. Что Бог не выдаст, а свинья не съест. О рекламе на телевидении я не мечтал. Листовки, буклеты, плакаты — я ставил на такую дешевенькую рекламу. Мне теперь, кстати, зарабатывая на хлеб, предстояло постоянно держать в уме, что заработанный кусок принадлежит мне лишь частью, а другая часть — сына: незадолго перед Новым годом, как тому в соответствии с законами природы и должно было случиться, я стал отцом мальчик родился весом три килограмма, восемьсот семьдесят граммов и ростом пятьдесят три сантиметра.

К концу апреля, когда у меня раздался звонок Ловца, мы с Леней уже подсчитывали первые дивиденды. Леня наконец накатался на лыжах и подключился — появившиеся заказчики были его заслугой. А уж я сидел за компьютером, сочинял и рисовал, обзванивал типографии, ездил по ним, подписывал договора, давал привычной рукой на лапу, чтобы занизить в договоре официальную сумму. Мы двое да еще приходящий раз в неделю бухгалтер и были всем агентством, но оно заработало — машина покатилась.

— Могу я вас попросить о дружеской услуге? — проговорил Ловец после взаимного обмена неизбежными дежурными фразами о самочувствии и состоянии дел.

Мог ли он попросить меня о дружеской услуге. Еще как мог, я бы не отказал, о чем бы он ни попросил. Если только речь не шла об убийстве.

Дружеская услуга состояла в том, что я должен был слетать на пару дней в западносибирский город Томск и полюбоваться там в местном клубе под названием «Зрелищный центр «Аэлита» некой певичкой по имени Долли. Вообще ее звали Наташей, Долли — это было ее сценическое имя, и пела она в группе, имевшей еще более аппетитное название: «Spring girls» — что по-русски значило то ли «Весенние девушки», то ли «Девушки-роднички», а может быть, и «Девушки-пружинки».

— Мне нужно, чтобы вы оценили ее беспристрастным взглядом, — сказал он. — Как певицу, я имею в виду.

— А у вас пристрастный? — спросил я.

Он помолчал.

— То-то и оно, — сказал он затем, и я больше не решился спросить его ни о чем.

В аэропорт Ловец повез меня сам на своей серой «Вольво». После регистрации, ожидая посадки, мы взяли в буфете по коньяку, по чашке кофе, и, когда мы сидели тут, он наконец объяснил мне, в чем дело, — вернее, прояснил и без того очевидное.

Не знаю, что он делал в Томске. Вероятней всего, ездил по каким-то своим коммерческим надобностям. Не знаю, насколько успешной была его поездка, но главным ее итогом оказалось то, что он встретил Долли-Наташу. У него горели глаза и садился голос, когда он говорил о ней.

— Я бы не хотел пролететь, — сказал он, глядя на меня этим своим незнакомым мне прежде, горящим взглядом.

— В каком смысле «пролететь»? — спросил я.

— В прямом. В обычном. В каком еще? Я хочу быть уверенным в ней.

— Уверенным в ней как… — я запнулся. — Как в ком?

— Как в певице. — Горящий его взгляд выразил укоризну: я что, до сих пор ничего не понял? — Хочу быть уверенным, что она певица. Настоящая. Что не просто так.

— Вы что, хотели бы ее раскрутить? — спросил я. — Здесь? В Москве?

— Пока бы я хотел быть уверенным в ней, что она певица, — повторил он.

Я присвистнул про себя. Это «пока» говорило о многом. О том, во всяком случае, что пока сумела раскрутить его она.

Он сунул руку во внутренний карман пальто и извлек оттуда фотографию:

— Держите. Чтобы мне ее вам не описывать.

Я взял фотографию и посмотрел. Гёрл на ней была весьма недурна. Особо выразительны у нее были глаза. Они у нее утягивались широким длинным разрезом куда-то к самым вискам.

— А? — спросил Ловец. — Прелестна? Не кажется, что она похожа на Одри Хепберн?

Да-да, понял я теперь, Одри Хепберн, точно. Но вместе с тем и не она. У той глаза были похожи на глаза молодого оленя, а у этой, на фотографии, они были, скорее, козьи. Молодой козочки, так.