Анатолий Курчаткин - Солнце сияло

— А у вас такого нет?

— Чего нет, того нет. — Ловец снова улыбнулся — той же своей, недоступного мне смысла улыбкой. — Только такого мне еще не хватало.

Это был крах последней надежды. У меня будто выбили опору из-под ног, и я, с петлей на шее, задергался в воздухе.

Ловец пристально смотрел на меня — молодой Хемингуэй периода квартиры над лесопилкой в Париже. Казалось, он заново оценивал меня. Потом он спросил:

— Что, деньги вам завтра отдавать, я правильно понял?

— Правильно, — подтвердил я.

Он снова помолчал. А то, что я услышал после, повергло меня в шок повешенный, я вдруг обнаружил себя стоящим на земле, петли на шее нет, и я жив.

— Но я не могу дать их вам просто так, подарить, — сказал Ловец. Только в долг. На долгий срок, но в долг. Устраивает вас так?

Устраивало ли меня так. Еще как устраивало, еще как!

Он взял свою рюмку и поднял ее.

— Давайте тогда выпьем за нашу сделку. Завтра часам к двум подъезжайте, думаю, насобираю к этому времени.

Мы чокнулись, и я опрокинул коньяк в себя единым махом — прямо в глотку, минуя язык. Пищевод вспыхнул, и огненная река потекла вниз.

Ловец, пригубя из своей рюмки, смотрел на меня с укоризной.

— «Хэнесси»! Так по-варварски. Хозяину обидно. — Он взял бутылку, налил мне и чуть долил себе. — У меня тут есть идея одного фотожурнала. — Вы ведь на телевидении журналистом работали?

— Журналистом, — кивнул я.

— Ну вот. Главным редактором пока буду я сам, а как насчет того, чтобы пойти ко мне заместителем? Будете у меня под боком — уже мне гарантия, и понемногу отработаете свой долг.

— Идет, — не раздумывая, согласился я.

— Давайте тогда выпьем и за эту нашу сделку, — протянул он ко мне рюмку. — Может быть, совместными усилиями все-таки и дело со студией с мертвой точки сдвинем.

Мы снова чокнулись, и теперь я степенно отпил из своей рюмки глоток, достойный напитка, что был в ней.

Когда я вышел от Ловца, остававшегося ночевать в офисе, шел уже второй час, метро не работало. Чтобы дорога не обошлась втридорога, следовало дойти до Садового кольца и проголосовать там, поймав машину, что шла бы куда-то в моем направлении.

Но я схватил машину прямо тут, на Новом Арбате, где в моем направлении не могла идти ни одна, — не посчитавшись с ценой. Мне было все нипочем. Я чувствовал себя Крезом. Не в смысле денег. В смысле дружбы. Иметь такого друга, как Ловец! Кем я был еще, как не богачом.

Фотожурнал мы делали с Ловцом месяца три. Во всяком случае, до Нового года мы точно не дотянули.

Идея, наверное, была у него замечательная: на прилавках лежали кучи всяких автомобильных, интерьерных, мужских и женских, а такого посвященного практической любительской фотографии — не было ни одного. Думаю, журнал бы пошел — полетел, засвистел веселой птичкой: Ловец собирался продавать его в аэропортах, на вокзалах — туристам, уезжающим на отдых, прежде всего; но когда он задумывал журнал, дефолтом еще и не пахло. А и когда это новое иностранное слово принялось ласкать слух с экранов телевизоров, стремительно обрусевая, тоже мало кто понял, что же произошло. Ловец оказался с большинством. Мы набирали штат, придумывали рубрики, разрабатывали макет, готовили материалы, сканировали фотографии — мы полностью сделали три номера: чтобы уж начать, так не останавливаться, с места в карьер; задел был — можно спокойно поднимать паруса и выходить в открытое море. Я просветился в таких профессиональных тонкостях — прежние бы советские времена, мог взяться руководить кружком фотолюбителей в каком-нибудь Дворце пионеров.

Дефолт между тем собирал свою жатву: рубль по отношению к доллару обесценился в шесть с половиной раз, качественно отпечатать журнал, кроме как за границей, было больше негде, но обошлось бы это теперь в шесть с половиной раз дороже — и, подойдя к типографскому рубежу, Ловец остановился. Он рисковал ухлопать на журнал все свои деньги, не только не получив прибыли, но и не вернув затрат.

Он объявил мне о принятом им решении в холодный пасмурный день ранней зимы за обедом в полуподвальном ресторанчике на старом Арбате, где у него была карточка постоянного клиента, дававшая ощутимую скидку, — и оттого мы часто сиживали с ним там.

— Не тяну! — сказал он, медленно отделяя ножом от сочного, но прожаренного до полной сухости — как он любил — говяжьего стейка ювелирно-аккуратный кусок. — Безумно жалко. Но не тяну.

— Да вы что! — Я был ошарашен — иначе не скажешь. Кусок моего стейка естественно, с кровью, — уже вознесенный в воздух, чтобы пропутешествовать в рот, опустился обратно на тарелку. — Вы уверены?