Бернар Клавель - Тот, кто хотел увидеть море

Гость замолчал. Мать напряженно слушала, подавшись к нему всем телом. Отец, облокотившись на стол, тоже не спускал глаз с рассказчика. Он сцепил пальцы, и руки его нервно двигались по клеенке.

— Ну, а дальше что? — спросил он.

Солдат вздохнул и заговорил медленно и серьезно, словно с сожалением произнося каждое слово:

— Конечно, утверждать это трудно, но теперь я уверен, что капитан понял то, что должно было произойти. Он ничего не сказал. Но он не мог не слышать. Я твердо помню, что он усмехнулся. Совершенно твердо помню, могу чем хотите поклясться… Усмехнулся злой усмешкой. — Он опять остановился, потом продолжал: — Бутийон лег на место пулеметчика. Я слышу, как он говорит своим солдатам: «Подпустите их, чертей, поближе, я их сам уложу». Я отлично помню его слова, никак они у меня из головы не идут. И я уверен, капитан тоже слышал. Мотоциклисты на минуту остановились у моста, поговорили между собой и повернули обратно. Далеко они не отъехали. Бутийон выпустил очередь и кокнул двух немцев. Капитан заорал: «Стойте, не стреляйте. Приказываю не стрелять!» Бутийон выстрелил по последнему, который пошел на утек, но не попал в него. Капитан подскочил к Бутийону. Они смотрели в упор друг на друга. Мы подумали, что он сейчас убьет Бутийона. Но он начал его честить. Бутийон побледнел. Он стоял и слушал, как тот лаялся, а потом как крикнет: «Все потому, что вы бошей жалеете, ну и целуйтесь с ними. Но тогда какого черта мы тут торчим?» И не успели мы его остановить, как он уже отстегнул поясной ремень, снял каску, швырнул на землю и крикнул: «Начхать мне на вас! Расхлебывайте эту кашу без меня! А я демобилизовался!»

Отец криво улыбнулся и, когда солдат остановился, чтобы допить кофе, пробормотал:

— Узнаю Бутийона!

— Точно, — подтвердил солдат. — Он всегда говорил, что хочет швырнуть им в физиономию свое обмундирование. Только капитан подошел к этому иначе. Он начал кричать, чтобы Бутийон остановился, вернулся обратно. «Приказываю вернуться на место!» А Бутийон оглянулся и крикнул: «Чихал я на вас!» Кое-кто засмеялся. Капитан приказал тем, что были рядом: «Стреляйте, стреляйте в него!» Вы, конечно, понимаете, что никто не выстрелил… Бутийона в батальоне любили!

Голос рассказчика дрогнул. Отец боялся дышать. Он часто-часто моргал необычно блестевшими глазами.

— Тогда выстрелил капитан, — продолжал солдат прерывающимся голосом. — Он еще раз что-то крикнул, но Бутийон шел по дороге и даже не оглянулся. Тогда капитан наклонился, выхватил винтовку у того солдата, что был к нему ближе других, и выстрелил… Всего один раз… Бутийон подскочил. Я думал, он сейчас обернется, но он только что-то крикнул. Те, кто был ближе, говорят, что он крикнул: «Сволочь!» Я не расслышал… Потом он согнулся вдвое и рухнул на землю.

Солдат замолчал. Опустил голову. Мать и отец переглянулись.

Было тихо. Только дождь, о котором они позабыли во время рассказа, стучал в окна.

Солдат поднял голову.

— Вот и все, — сказал он.

Но отец спросил:

— А дальше что было?

— А дальше пришли немцы. Мы открыли огонь. Были большие потери. Бой шел до самой ночи, а потом мы отступили. Такая неразбериха была!

Он сказал также, что ему удалось смыться и что он хочет добраться до Парижа. В Лоне он потому, что надеялся получить обратно чемодан, который оставил в кафе, но кафе на замке, владельцы уехали.

Мать уже не слушала. Когда солдат замолчал, очень долго никто не нарушал тишины. Только время от времени отец бормотал:

— Ну и негодяй!.. Ну и негодяй!.. Бедный Мариус… когда он узнает!.. Господи… такая нелепость… такая ужасная нелепость…

Наконец мать поднялась.

— Я сейчас приготовлю обед, покушаете с нами, — сказала она.

— Я не хотел бы вас беспокоить.

— Какое там беспокойство, две лишние картошки, подумаешь, великое дело!

Солдат согласился. И отец, так же как в тот день, когда приходил Бутийон, принес из погреба бутылку старого вина.

Всякий раз как на столе появлялась бутылка старого вина, сладкое блюдо или кушанье, которое мать любила, она испытывала даже какую-то радость, ее сердило только одно: приходилось уверять мужа, что она не голодна, что боится за печень или что совсем больше не переносит вина. Отец пожимал плечами:

— Скажи лучше, что тебе сейчас, как и мне, все опротивело.

Она ничего не говорила, но ей казалось, будто своим воздержанием она помогает сыну. Собирая фрукты, она не разрешала себе съесть яблоко или грушу.