Бернар Клавель - Тот, кто хотел увидеть море

Он пошел отдохнуть, и мать осталась одна с сыном. Она не сводила с него глаз. Наконец, когда он собрался в сад, она подошла к нему и прошептала:

— Знаешь, это лучше, что ты здесь… да, лучше.

В конце дня опять была тревога, и на этот раз тоже довольно длительная. В убежище, как и раньше, никто идти не хотел, хотя все горячо обсуждали бомбежку Лион-Брона. Вечером уже с уверенностью говорили, что число жертв очень велико, но что сообщать об этом по радио запрещено.

— В четырнадцатом году то же самое было — когда двести убитых, в газетах напечатано: незначительные потери, — сказал отец.

А Пиола прибавил:

— Что вы хотите, этого требует военное дело; стратегия — вот как это называется. Надо поддерживать дух и в гражданском населении, и в войсках. А потом, по слухам, что-то происходит на границе с Голландией, поэтому в сообщениях, возможно, и напутали.

Однако в утренней газете появилась подробная информация о налете. Бомбардировке подвергся только аэродром Брон. Убиты польские солдаты, откомандированные для охраны аэродрома и ангаров. В самом городе всего несколько раненых, пострадавших от осколков противовоздушной артиллерии. В районе Изера сбит вражеский самолет.

— Так-так, а вот о наших славных истребителях ничего не сказано, — заметил отец.

В субботу 11 мая в газете во всю ширину первой страницы было напечатано:

Обычно отец никогда не просматривал газеты утром; но в этот день он прочел первую страницу от доски до доски, иногда останавливаясь, чтобы прочитать вслух несколько фраз молча слушавшей матери:

— «Французские и британские войска вступили на территорию Бельгии… Люксембург занят… Сто немецких самолетов сбито над Голландией, сорок четыре — над Францией… Многочисленные неприятельские самолеты и парашютисты приземлились в различных пунктах бельгийской и голландской территории».

Мать сейчас же после завтрака отправилась к мадемуазель Марте, чтобы послушать радио. Но ничего нового не узнала. Сообщалось только, что неприятельские войска продолжают продвигаться и что голландское и бельгийское правительства обратились к союзникам, прося защитить их территорию.

К вечеру в сад пришло пятеро мужчин. Кроме Пиола, было еще четыре соседа из большого дома, стоявшего позади их сарая. Мать вышла им навстречу и, поздоровавшись, спросила, по какому они делу. Они тоже поздоровались. Все они покупали овощи и фрукты у стариков Дюбуа, но мать удивилась, почему они пришли все вместе. Кроме того, за покупками обычно приходили жены. Да и лица у соседей были серьезные, даже какие-то огорченные.

— Мы к вашему мужу, — сказал Дюреле.

— Ну так идемте, он в конце сада.

Мать пошла вместе с ними. Дюреле был старше других. Он иногда приходил за червями для рыбной ловли. Старики Дюбуа знали его уже лет двадцать, и часто они по-соседски оказывали друг другу услуги. Дюреле был чиновником и каждый год заполнял для матери декларацию о доходах. Два дня тому назад он заходил и сказал, что необходимо возобновить страховой полис. Отец работал в отдаленном углу сада, и потому мать спросила:

— Что случилось? У вас такой вид, словно вы пришли с плохой вестью?

Дюреле, шедший рядом с матерью впереди остальных, ответил почти шепотом:

— Нет, никакой плохой вести нет, но все же дело не из приятных… В общем посмотрим.

Больше он ничего не сказал. Мать чувствовала, что ему неловко. Отец, увидев их, перестал работать. Опершись на ручку заступа, он с беспокойством следил за ними. Подойдя, они поклонились. Наступило молчание, четверо соседей посмотрели на Дюреле, потом на отца. Дюреле откашлялся и неуверенно начал:

— Так вот, мы пришли попросить об услуге.

Он остановился, не зная, как лучше приступить к делу.

— Что ж, я никогда не отказываю в услуге.

— Потому-то мы к вам и обращаемся, — сказал один из соседей.

Наступило молчание. Все принужденно улыбались и продолжали мяться.

— Вы слышали про бомбардировку Лион-Брона? — спросил Дюреле. — И про то, что творится на Севере?

— Ну само собой, слышали.

— До сих пор никто этому верить не хотел.

— Положим, я-то всегда говорил. Я всегда говорил, что самое страшное впереди, — заметил отец.

Еще какое-то время разговор шел о той же бомбежке и вообще о войне, затем сразу, как по команде, оборвался. И снова наступило молчание, еще более неловкое, еще более тягостное. Подошедший Жюльен поздоровался. Напряжение на несколько мгновений снова ослабло, затем опять воцарилось молчание. Наконец, Дюреле, повздыхав, спросил: