Бернар Клавель - Тот, кто хотел увидеть море

Мать не ответила. На этот раз сдержалась она. Встав со стула, она только пожала плечами и поморщилась, но отец этого даже не заметил. Мать пошла к буфету, открыла жалобно взвизгнувшую дверцу, нагнулась, взяла в круглой корзиночке яйцо и захлопнула коленом дверцу. Она знала, что отец следил за ней, пока она стояла к нему спиной, знала также, что, когда она обернется, он сразу опустит голову и уставится в тарелку.

Минутку мать смотрела на его лысый череп — на макушке отражался свет от лампы, — потом взяла с полки сковороду с двумя ручками и поставила на плиту. Отрезала масла, растопила, выпустила на сковородку яйцо, зашипевшее в горячем масле. На отца она не обращала внимания. Прошло, верно, минут пять, и за это время он не произнес ни слова, однако мать знала все, что он думает, все, что хочет крикнуть ей в лицо.

Она взяла кухонной тряпкой горячую сковороду, подцепила яичницу вилкой и положила на тарелку.

— Спасибо, — буркнул отец.

Он отломил кусок хлеба, обмакнул в желток. Поднес ко рту. Остановился, поглядел на мать, спросил:

— Так ты есть не собираешься?

Она отрицательно мотнула головой и отнесла сковороду в раковину. Когда она подошла к столу, отец, перестав есть, спросил:

— Ты не хочешь есть, и это после того, как проработала весь день? Ну, знаешь, ты счастливый человек. Мне после работы обязательно надо поесть. — Он помолчал, потом прибавил: — А нам с тобой, видно, еще не один день придется поработать.

И опять принялся за еду.

Мать, чтобы сдержать раздражение, стиснула зубы. Ей хотелось кричать, плакать, уйти, оставить его одного, и все же она не сделала ни малейшего движения. Просто вылила обратно в кастрюлю недоеденный ею суп, а потом как оцепенела. Только время от времени медленно приподымались ее плечи, словно от более глубокого вздоха, но при этом — ни стона, ни жалобы.

Поев, отец опять сказал:

— Да, еще не один день… Другие, может, и прохлаждаются, а нам нельзя. Да, никак нельзя.

Она знает, что ничего другого он не скажет, знает, что, если ему заблагорассудится, он может долго, пока не надоест, повторять одни и те же слова.

Отец докончил яичницу. Он медленно вытер хлебом тарелку, выпил стакан воды с вином, съел еще кусок сыра, и все это молча.

В плите догорают последние головешки. В кухне тихо, только слышно, как отец режет на тарелке сыр, отламывает хлеб, наливает вино в стакан.

Он делает все медленно, но мать, которая исподтишка наблюдает за ним, видит, что, когда он берет бутылку, рука у него дрожит.

Вот, наконец, он кончил есть и тут же встал.

— Так, пойду затворю калитку, — бурчит он.

Он вышел. Мать мысленно следует за ним. Вот он уже на дорожке. Она встала и начала убирать со стола. Верно, он сейчас закуривает, идет к калитке. Чтобы не думать ни о чем другом, мать сосредоточила свои мысли на том, что он делает. Отец возвращается, она уже успела убрать со стола. Он кладет ключ от калитки на буфет.

— Так, я пошел наверх.

Лестница скрипит под его шагами. Дверь спальни открывается и снова закрывается. Мать еще несколько мгновений сидит неподвижно, потом начинает медленно вытирать стол.

Утром мать спозаранку поспешила к железнодорожному служащему, который жил в конце Школьной улицы; ей хотелось узнать, когда приходит Лионский поезд. До одиннадцати сорока пяти поездов не было, и утро тянулось для нее бесконечно долго.

Отец занялся приготовлением парников для помидорной рассады. Он работал тут же за домом, и матери было слышно, что он кряхтит каждый раз, как берет на лопату перегной. Несколько раз он останавливался, его душил кашель. В одиннадцать часов он пошел домой. Он прерывисто дышал, по лицу струился пот.

— Никак я не справлюсь с этой работой, — проворчал он.

— Нельзя так спешить.

— Нельзя так спешить, нельзя так спешить, — передразнил он. — Точно я и так уже не запаздываю.

Мать устало пожала плечами и поднялась в спальню. Немного спустя она сошла вниз и подала мужу нижнюю фланелевую рубашку.

— Вот, переоденься, — сказала она, — тебе нельзя так ходить.

— Э, да я ведь сейчас опять пойду работать.

— Переоденься! — крикнула она. — И посиди смирно до завтрака. Будь же наконец благоразумен. Недавно еще пластом лежал, а думаешь, что у тебя прежние силы. Это же глупо, пойми! Право, точно тебе хочется заболеть!

Отец взял рубашку и стал раздеваться. После недолгого молчания он проворчал:

— Тут и хотеть нечего. И болезни, и неприятности сами, не спросись нашего хотения, приходят.