Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

– Делани.

Брезач скорчил гримасу.

– Не говори ничего лишнего, – произнес Джек. – Ты хочешь, чтобы я побеседовал с ним?

– Что вами движет, Джек? – спросил Брезач. Чувство вины?

– Черт возьми, – вырвалось у Джека. – Сколько раз мне надо повторить, что я не считаю себя в чем-либо виновным перед тобой?

– Предупреждаю сразу: если я воспользуюсь вашим предложением, – сухо сказал Брезач, – я не буду считать себя вашим должником.

Я начинаю понимать, почему твой отец был в отчаянии, а мать обливалась слезами, – сказал Джек.

На лице Брезача неожиданно появилась задорная мальчишеская улыбка.

– Я начинаю действовать вам на нервы, – заметил он. – Прекрасно. В конце концов вы меня возненавидите. Мы движемся вперед.

Джек вздохнул.

– Поговорите с ним, Макс, – произнес он.

– Роберт, – сказал венгр, – нет такого закона, который обязывал бы тебя быть порой абсолютно несносным.

– Я хочу, чтобы между нами все было ясно и просто, – объяснил Брезач. – Не терплю всякую недосказанность.

– Ладно, я поговорю о тебе с Делани, – сказал Джек. – За успех не ручаюсь. По-твоему, у тебя есть талант?

– Огромный, – серьезным тоном сказал Брезач. Джек засмеялся.

– Опять этот проклятый смех, – закипел Брезач.

– Извини, – сказал Джек.

Он не хотел оскорбить парня, смех вырвался непроизвольно. Это был добрый, ностальгический смех; Джек увидел в Брезаче самоуверенность юноши, еще не испытавшего безжалостных ударов судьбы.

– На самом деле, – сказал Джек, – я засмеялся потому, что, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я точно так же ответил бы на подобный вопрос.

– Вы зарыли в землю свой талант, – сказал Брезач. – Почему?

– Будь вежлив, Роберт, – сказал Макс. – Тебя никто не хочет обидеть.

– Почему? – повторил Брезач, не обращая внимания на Макса.

– Я напишу тебе длинное письмо, – сказал Джек.

– На что вы его променяли? – произнес Брезач. – На вашу работу в Париже?

Он рассмеялся.

НАТО – организация выживших из ума старцев, делающих вид, будто они способны спасти мир с помощью парадов, воинственных заявлений в прессе, и смущенно замолкающих, когда у дверей кабинета раздается грубый смех реальности. Что вы сделали, Джек, когда танки вошли в Будапешт? Где вы были, когда английский флот подплыл к входу в Суэцкий канал? Какой блестящий план разработали, когда десантники пытали алжирских феллахов? Выступили ли вы с гневным осуждением мистера Насера, который стравливает всех и вся? Я вас знаю. Я всех вас знаю… – разгневанно произнес Брезач. – Вы – мягкотелые, сладкоголосые, безмозглые интриганы, просиживающие свои штаны в надежде на то, что ваша болтовня на приемах заглушит грохот ядерных испытаний, тиканье мин, стоны раненых, истошные крики тех, кого убьют, пока вы пьете очередной мартини…

Я делаю то, что в моих силах, – сказал Джек, не совсем веря в искренность своих слов; яростные нападки Брезача, прозвучавшие как эхо письма, присланного Стивом, потрясли Эндруса. – Черт возьми, любое занятие лучше, чем участие в съемках тех идиотских фильмов, в которых я играл.

– Нет, – громко возразил Брезач. – Вы были хорошим актером. Честным. Вы не становились частью бездумно оптимистичного заговора. Если вы не спасали других, то вы спасали хотя бы себя. С вами число спасенных душ на земле возрастало на единицу. Это не смешно. Вы излучали, свет. А что теперь? Вы тратите жизнь на то, чтобы повергать мир в политический хаос и мрак милитаризации. Скажите честно, Джек: когда вам было двадцать два и вы снимались в первой картине, стали бы вы вести себя так, как вы ведете себя сейчас в Риме?

– Когда мне было двадцать два, я тоже спал с девушками, – произнес Джек, – если ты это имеешь в виду.

– Вы прекрасно знаете – я о другом, – сказал Брезач. – Вы сейчас женаты, да?

– Тебе известно, что я женат.

– Что вы говорите вашей жене? – спросил Брезач. – Вы говорите ей, что любите ее?

– Довольно, – сказал Джек. – Вернись к политике.

– Ладно, – рассудительным, дружеским тоном продолжил Брезач. – Вы говорите, что любите ее. Но в ваших словах присутствует некая мысленная натяжка. Выразим ее численно. Десять процентов? Двадцать? Что скажете? Две недели вы проводите в Риме, потом служебная командировка в Лондон или Нью-Йорк, а Вероник везде полно, и у меня совсем нет уверенности в том, что вы ведете целомудренную жизнь в Париже…

– Роберт, ты начинаешь оскорблять Джека, – сказал Макс.

– Мы с Джеком перешли за грань оскорблений, – заметил Брезач. – Мы вплотную приблизились к точке убийства. Находимся у той черты, когда в глазах пылает правда.