Сергей Саканский - Три источника (сборник)

Никогда прежде мне так не хотелось домой, как в тот вечер, впервые в жизни я ощутил магическую силу слова «спать». Сон – мое единственное спасение. Где бы я ни был, как ни тошно было настоящее – сон всегда принадлежит мне, одному мне, как и вечерняя выпивка наедине с зеркалом, как и спасительная мысль о самоубийстве, об этом черном ходе или, лучше – черном выходе из театра реальности… О, как безумно пошло это звучит! Но разве я не великий маг, если в самый решительный миг, когда уже окружили и смеются, говорю: «До свиданья, господа!» и, укусив себя за воротник, глотаю ампулу и – выхожу.

– Знаешь, – задумчиво сказал Генка, когда они стояли в подъезде, выторговав у родителей еще несколько минут из безвозвратно уходящего вечера, – ведь если удастся, то можно пойти и дальше… Можно собрать хороших ребят и сделать такую организацию, что бы творить добро…

Генка замолчал, потому что ему показались странными эти слова – «творить добро». Витька же слушал с подобострастным вниманием…

– Творить добро, – продолжал Генка более уверенно, – обезвреживать всех, кого не трогает милиция. Ведь милиция – что? Они не знают, что такое Леха, хоть у него и были приводы…

– А может, это… – вставил Витька, – пойти и рассказать всё в милицию?

– Что рассказать, дурак? Им нужно преступление, чтоб засадить, а он ничего еще не совершил, хотя и совершит, будь спок. А когда посадят – что? Вернется еще хуже, снова что-то сделает, снова посадят, и так до конца – столько подлости натворит… – Генка выругался особым, только ему присущим ругательством и остро сплюнул сквозь зубы.

– Ага, – поддержал Витька, – вот и надо его это… Пока не совершил.

– Вообще, – Генкины глаза сверкнули от неожиданной мысли, – надо написать на телевидение, чтобы такой закон издали, когда за каждое, ну, за малейшее преступление – убил там или украл – смертная казнь! Все шелковые ходить будут. Оставить совсем немного законов: нельзя красть, бить, грабить… Ну, там – отбирать у людей вещи…

– Родителям над детьми издеваться…

– Нельзя слово давать и обманывать потом…

– Мужьям жен избивать…

– Ну, это я уже сказал – вообще, бить. Машины угонять…

– Детей бросать и мать из дома выгонять…

– И это тоже. В общем, все записать и если нарушил – смертная казнь! На все вопросы – один ответ. Тогда и преступлений вообще бы не было, слышь, Витька! А пока, если удастся укокошить этого… Мы на нем не остановимся. Вот увидишь – лет через десять, как поймут, что всех таких убивают – в нашем городе порядок будет.

– А потом и слухи пойдут… – предположил Витька, с ужасом думая, что убивать придется не одного Леху, а нескольких, незнакомых.

– Точно. Слухи по всей стране пойдут, что где-то, мол, убивают таких, – и вся страна шелковая будет…

Они бы еще помечтали, если бы не вышла бабушка и не загнала Генку домой, и Генка едва не взорвался, не закричал, но стерпел, только глянул как можно более грозно и, увидев, что бабушка моргает и ждет от него ответа, с этим своим грозным взглядом вдруг проговорил:

– Я, может быть, тебя очень люблю, а ты…

Бабушка отшатнулась. Долго потом она помнила эту внезапную вспышку нежности, до самой смерти своей помнила, а тогда, подоткнув внуку одеяло, глядя, как беспокойно он спит, мечется и шепчет во сне, – плакала она.

Утром после кино все вывалили во двор, и долго было нечего делать: все ожидали выхода Лехи, забавляясь с какой-то залетной собакой, хромой и серой от пыли, и, наконец, Леха появился, прямой и быстрый, ловко, деловито сталкивая кого-то с лавки, хотя рядом и было свободное место.

Рыжий толстяк по кличке Змеедав, торжествуя, преподнес Лехе эту серую собаку. Все ждали, что он будет с ней делать…

– Нет, псов не трогаем, – сурово сказал Леха и, паясничая, запричитал:

– Иди сюда, маленький… Иди сюда, лапочка…

Собака завиляла хвостом и туловищем, вся извилялась с безнадежным подобострастием дворняги, а Леха гладил и ласкал ее, похотливо почесывал ей горло, потом неожиданно размахнулся и пнул ее, и сразу стал грозным, и встал, уперев руки в бока.

Юмор был присущ Лехе – его выходка вызвала громовой хохот. Витька и Генка тоже смеялись, но, случайно взглянув друг на друга, смолкли. Яма ждала его.

Днем весь двор отправился на карьеры. Были когда-то на окраине нашего города такие песчаные карьеры, и ходить туда можно было лишь большими толпами, потому что там хозяйничали малиновцы. Это был своего рода рай: с севера на карьеры наступала свалка, и высокий откос был полон самых неожиданных вещей.