Алексей Оутерицкий - Немцы в городе

– Это я еще похудел, – похвастался я. – Кило десять скинул, не меньше.

– Господи, до чего по-дурацки все вышло… – тихо сказала мать, – лучше бы мы не уезжали. Но ведь это была обычная служебная командировка. Кто же мог подумать, что пока мы работаем, ты тут…

– Ма, ну о чем ты, – бодро сказал я, вертя головой по сторонам. Что-то я нигде не видел Викентьича и это меня слегка беспокоило. – Вот же я, живой и здоровый, чего и другим желаю.

Мать посмотрела на часы, вздохнула.

– Саш, извини, но нам с отцом…

– Конечно-конечно! – радостно сказал я. Потом спохватился и украсил физиономию грустной гримасой. – То есть, жаль, конечно.

– Мы и так едва смогли пробить посещение, – с трудом оторвавшись от формул, пояснил отец. – Пришлось задействовать все наши связи.

И только после этих его слов я вдруг осознал, что действительно, никого из наших еще не посещали родственники или друзья. Впрочем, мы здесь и болтались-то совсем ничего – всего вторую неделю.

– Спасибо, – тем не менее поблагодарил я искренне, а потом мы все одновременно поднялись.

Мать, кажется, колебалась, желая обнять меня на прощанье, и точно зная, что мне это не понравится.

– Да ладно, ма, – сказал я, – не на сто же лет расстаемся.

Она опять вздохнула и только взяла меня за руку, чуть выше запястья, легонько ее сжала.

– Пока, бать, – весело сказал я, помогая заодно и отцу справиться с той же проблемой. – И не заморачивайтесь вы. Еще сто раз свидимся.

Отец тоже вздохнул. Они с матерью переглянулись и побрели по парковой дорожке. Я смотрел им вслед, а когда, пройдя метров двадцать, они одновременно оглянулись, помахал им рукой. Родители помахали в ответ.

Потом я взял со скамейки увесистый пакет, левой рукой прижал его к груди и побрел к медицинскому корпусу. Было как-то грустно и весело одновременно. Грустно оттого, что грустили родители, и весело оттого, что все было хорошо и у меня на сегодняшний день не было ровным счетом никаких забот.

«Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори… а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-асма-а-а-атри-и-и»…

– Эй, Сань! – Я остановился, повернулся к скамейке с доминошниками. Четверо играли в окружении еще четверых, ожидающих очереди. Костяшки домино образовали на квадратной фанерке традиционно угловатую змею, а если кто-то, не сдержавшись, чрезмерно сильно бил, все подпрыгивало, осыпалось на землю и начинался скандал… Кричал майор. Тот самый, неприметный, которого, как оказалось, звали Николаем. – Родители?

– Это закрытая информация, – подумав секунду, сказал я. – Тебе не положено, у тебя нет допуска.

Николай засмеялся, отмахнулся, а я пошел дальше.

– Рыба! – послышалось за спиной. Стукнула костяшка домино и тут же раздался пластмассовый звук разлетающихся по асфальту пластинок. Послышались возбужденные голоса – кажется, кто-то пытался оспорить правомочность такого хода соперника, но восстановить позицию, судя по всему, было уже невозможно.

Стоящий поодаль плечистый санитар насторожился. Не отрывая взгляда от готовых передраться доминошников, он сделал несколько шагов к скамейке и застыл, вытянув шею.

– Привет Сань.

– Привет, – сказал я идущему навстречу прапорщику, которому когда-то случайно разбил нос. Это было давно, еще в той жизни, а прапорщик оказался нормальным парнем. Он совершенно не держал на меня обиды и вообще мы с ним неплохо ладили. Да здесь все были неплохими ребятами, в общем-то.

Я прошел по дорожке между двумя брустверами аккуратно постриженных кустов, свернул за угол и вырулил ко входу приютившего нас всех заведения, на обширную асфальтированную площадь, окаймляемую теми же кустами с прямоугольными нишами для скамеек. По центру расположился небольшой фонтан, купаться в котором, ко всеобщему сожалению, было запрещено. Скамейки и здесь были заняты, на одной сидели, смеясь над чем-то, Викентьич с Наташкой. Рядом, на краешке, притулился тщедушный очкарик лет тридцати, уткнувшийся в книжку с цветастой обложкой, а на скамейке в отдалении сидел, раскинув по ее спинке руки, Павел Аркадьевич. Глаза кадровика были закрыты, а задранное лицо подставлено под щедрые лучи разбушевавшегося солнца.

Викентьич заметил меня, помахал приветственно рукой.

– Сань, ты где ползаешь, давай к нам!

– Я сейчас, буквально через минуту! – крикнул я, взбежал по ступенькам высокого длинного крыльца, и прогуливающийся перед входом мордоворот в белом халате быстро двинулся мне наперерез.