Алексей Оутерицкий - Немцы в городе

Бойцы с силой зашвырнули меня в салон, так, что я растянулся в проходе и больно приложился обо что-то черепом, уселись сами и задвинули дверь. Все это я определил на слух, поскольку в глазах было темно от произошедшего столкновения головы с чем-то твердым.

– Ив, тебя арестовали? Ив! – услышал я приглушенный крик оставшейся за бортом Хелен и тут микроавтобус неожиданно тронулся, отчего я еще раз стукнулся головой обо что-то железное.

– В стране объявлено особое положение, а они, блядь, фуа-гра обжираются…

Это было последнее, что я услышал перед обрушившейся на микроавтобус тьмой. А предшествовал ей еще один удар тупым предметом по почкам. Это было ответом на мою попытку подняться.

Меня провели по коридорам с обшарпанными стенами, втолкнули в мрачное помещение. Дверь за спиной с лязгом захлопнулась и стало совсем темно. Воздух был спертым, остро пахло мочой и блевотиной. В наступившей тишине слышалось тяжелое дыхание; судя по всему, камера, или как называлось это помещение, была забита под завязку.

– Садись, брат, в ногах правды нет, – услышал я чей-то скрипучий голос и понял, что обращаются ко мне.

– А… куда… – вырвалось у меня со стоном, хотя я намеревался ответить твердым и даже бодрым голосом.

– Его глаза еще не адаптировались к освещению, – сказал другой голос несомненно грамотного человека, а третий радостно вскрикнул:

– Константинов!

– Севастьянов? – неуверенно сказал я и тут же схватился за спину, потому что этот возглас отозвался острой болью в почках.

– Ив, давай сюда! Братцы, подвиньтесь, это один из наших.

Кто-то подхватил меня под руку и осторожно повел куда-то.

Вскоре острота зрения восстановилось и я смог оглядеться. Помещение представляло собой прямоугольник примерно три на семь метров, с высоким потолком; вдоль длинных стен стояли две скамьи, а источником освещения служило зарешеченное окошечко под потолком, в торце. Оба седалища были плотно забиты людьми в дорогих костюмах и плащах, большинство из сидельцев пребывало в скрюченных позах и с болезненными гримасами держалось за почки.

– Вот такие, брат, дела… – жизнерадостно начал Севастьянов, но тут же охнул и схватился за бок.

– Какие? – спросил я и застонал от пронзившей тело почечной боли.

– Особое положение, вот какие, – уже осторожно, с поправкой на возможный отклик организма, пояснил Севастьянов. – А ведь я «Большой ресторан» вечерком навестить собирался. Фуа-гра там подают просто изумительный, честное слово. Ни в одной московской харчевне больше не заполучить такого фуа-гра, могу поспорить на что угодно.

– Чепуха какая-то… – пробормотал седовласый человек с противоположной скамьи. Правую руку с окровавленным носовым платком он прижимал к губам, поэтому голос звучал приглушенно. – Все происходящее… это просто какой-то нонсенс.

– Вы бы еще сказали, оксюморон, – со стоном отозвался кто-то.

– Если бы в стране было введено особое положение, мы бы узнали об этом из средств массовой информации, – сказал кто-то слева, но я не стал поворачивать голову, боясь обнаружить, что у меня повреждена и шея.

– Я слышал, в Москве возникла острая нехватка продовольствия, – сказал кто-то.

– И что? – спросил кто-то.

– А то, – пояснил кто-то.

– Нечего было фуа-гра обжираться, – сказал кто-то, явно метя в Севастьянова. – Потому и объявили особое положение.

– А мы-то тут при чем? – спросил кто-то.

– Ну а кто, по-вашему, весь фуа-гра дочиста сожрал? – ответил кто-то.

– Путин отдал приказ взять на полное гособеспечение чиновников, имеющих доход более миллиона долларов годовых, – сказал кто-то.

– А гособеспечение – это, по-вашему…

– Да армия это, вот что.

– Я тоже слышал, что где-то около года назад правительство отдало секретное распоряжение силовым ведомствам подготовить операцию по раскулачиванию лиц, имеющих нетрудовые доходы, – подтвердил кто-то. – То есть, поголовно всех чиновников, потому что у нас берут все.

Кто-то выругался и наступила тишина.

– А… долго вы здесь сидите? – помолчав, спросил я у Севастьянова.

– Дольше двадцати минут здесь не задерживаются. Текучесть, брат, – сказал он и я почувствовал, как спазматически сжался желудок – уж очень не понравилась мне эта текучесть.

Тут же, словно в подтверждение его слов, лязгнул засов; я зажмурился от яркого света, а детина, занявший своим объемом весь дверной проем, рявкнул:

– Липман, на выход!

– Я не хочу! – закричал, вскакивая, мужчина в очках с золотой оправой. Он отбежал в дальний угол камеры и присел на корточки, загораживаясь руками: – Я требую адвоката!