Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти

Не то чтобы короткая речь понравилась односельчанам, но авторитет сурового охотника был столь велик, что, глухо поворчав, мужчины разошлись по домам. И старший сын, молчун и бобыль, пожав плечами, без единого слова зашел в дом и поставил ружье в угол.

Но не младший, Энрико.

Младший пришел в бешенство. Он заорал, что если Грегос не отдаст им «вражьего выблядка», то опозорит весь их род. Он осыпал отца страшными ругательствами. Мать и сестра в ужасе пытались оттащить его, утихомирить, но силы были не равны. Ярость превратила невысокого худощавого мальчишку в раненого буйвола. В разбуженного зимой медведя. Наконец он дошел до того, что пообещал убить — если отец не пустит его в дом и даст совершить возмездие — вместо врага его самого.

Грегос не пустил его в дом, и он сдержал обещание.

Жаль, что он выстрелил в грудь, а не в лоб. Тогда Грегос умер бы сразу, и последним его ощущением был бы гнев, или, быть может, надежда, или досада. Но не проклятие — проклясть бы он не успел. Выстрел в сердце дал ему две минуты жизни…

Юдит, с помощью диктофона, Роу и меня, вспомнила. Больше того, она вспомнила не только трагический финал, но и годы до этого.

Прикрыв глаза, бледная и сосредоточенная, она рассказывала:

«Меня убил мой младшенький, Энрико. Я любил его больше остальных детей. Больше Марио, старшего, плечистого, молчаливого и недалекого. Больше Альмы, дочери, смешливой, быстроногой и неумолчной. Даже больше Анки, жены, хотя женился, видит Бог, по любви, пойдя ради нее вопреки воле родителей, не желавших вводить в дом невестку из очень бедной семьи.

Он был и похож, и не похож на меня. Такой же вспыльчивый, горячий, властный. Но при этом меня нельзя было назвать веселым, говорливым, душой общества. А Энрико был душой. Девчонки бегали за ним настырными табунками. Приятели старались подражать, даже в мелочах: в манере курить, перебрасывая пеньковую трубку из одного угла рта в другой, манере драться — словно нехотя, но очень ловко. Вспыльчивый нрав провоцировал ссоры и конфликты, но даже несправедливо обиженные быстро его прощали: за бесшабашное обаяние, легкость языка, простодушный юмор.

Он был изрядно ленив, и в детстве я не раз хлестал его худой зад свежими прутьями ивняка: когда заставал валяющимся на траве или плещущимся в горной речушке с ледяной водой, в то время как старший брат и сестра трудились во дворе или на огороде. Но розги, а позднее и ремень с медной пряжкой, ничему не научили. И в восемнадцать от него было мало проку в хозяйстве: если за целый день принес пару ведер воды или наколол охапку дров — уже достижение, вызывавшее неумеренные похвалы женской части дома.

Лентяй, гуляка, бабник, драчун, брехун. И еще пьянчуга — любил посидеть с дружками в деревенском кабачке, порой приползая домой на бровях, в буквальном смысле: брови, как и редкие усики, оказывались присыпанными землей. Казалось бы, за что любить такого? Анка, жена, называла его «золотое мое солнышко», подкладывала за обедом лучший кусок, дочка, что была старше на пять лет, баловала до неприличия, шила нарядные рубахи. Я не позволял себе нежностей и старался говорить с ним сурово и коротко. Мог припечатать словцом «дармоед», «бездельник», «нахлебник». Но, когда в одну из вьюжных зим — ему было шестнадцать — он подхватил воспаление легких (гоняясь за девками в распахнутом полушубке), не спал ночами, сидя у его постели, приводил и привозил докторов со всей округи, расплачиваясь тем, что было отложено на черный день, пока не спал жар и он не перестал жалобно стонать и бессвязно бредить.

Ему было девятнадцать, когда он меня убил».

— Итак, последний вопрос, но весьма существенный. — Роу побарабанил насекомьими пальчиками по столу, лишь только Юдит умолкла. — Кем явился для вас ваш младший сын в этой жизни? То, что вы встретились вновь, и в очень близких отношениях, несомненно: кармический узел завязан крайне крепко. Итак, кто?

Юдит молча пожала плечами.

— Так-таки и не знаете? А если подумать, проанализировать отношения с близкими родственниками и друзьями? Был ли кто, кто вас любил и в то же время ненавидел? Или тот, кого любили и ненавидели вы сами?

Я подался вперед, открыв рот, но доктор осадил меня:

— Не сомневаюсь, Норди, что вы догадались, но мне нужно, чтобы озарение посетило Юдит. — Он опять повернулся к ней. — А может, кто-то из близких пытался вас убить, но, к счастью, не получилось?

— Да. Вот и озарение, второе за вечер. — Юдит тихо засмеялась. — Такой человек был и есть: ненавидел, любил, дважды чуть не убил. Мой отец.