Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Гади Цабари: — Нет, ну, во-первых, я выполнил все их условия и действительно имел документы. Это же международный уровень. Во-вторых — пойми: я ехал в Мюнхен за свои деньги. А в-третьих — в 71-м году в Болгарии уже были европейские соревнования, где постановили, что если какой-то израильтянин займет одно из первых двенадцати мест, то он поедет в Мюнхен. Там были пятеро человек из Израиля. И только я — один-единственный из всех этих пяти — вошел в число двенадцати. Так что, в принципе, я уже и спрашивать-то никого не должен был. И имел право ехать. Но — видишь — они устроили всю эту борьбу и выкинули меня из списка.

Так что когда меня наконец-то записали в олимпийскую команду, у меня было чувство, что я уже выиграл соревнование, которое было самым главным на олимпиаде.

Я: — Ты помнишь, как вы приехали в Мюнхен? Что вы там делали? Кроме выступлений на соревнованиях.

Гади Цабари: — Ну, разумеется помню. Кто не видел олимпиаду — тот не жил. Это самый лучший в мире праздник, когда тебе каждую секунду есть что делать! Тебя просто разрывает — потому что тебе каждую секунду и везде интересно! В самом центре этой олимпийской деревни было такое большое помещение, где играли в шахматы. Фишер с кем-то русским… Каспаров? Нет? — играл в шахматы, и мы видели все ходы. Там их показывали на большой доске.

Я: — Каспарова в Мюнхене точно еще быть не могло. Он же еще маленький был. И к тому же — шахматы же вроде вообще не олимпийский вид спорта?

Гади Цабари: — Ну, видишь, а мне казалось, что там был Каспаров — я уже не помню точно всех имен. Да это и не важно. Но какой-то русский гроссмейстер там точно был… Ну вот, а кроме того — я ходил на дискотеку каждый вечер. Музыка, вкусная еда, выпивка. Мы же молодые были. Я отлично танцевал.

Я: — А под какую музыку — помнишь? На какой вы там были дискотеке, где она находилась?

Гади Цабари: — А почему ты спрашиваешь? Ты бывала в Мюнхене?

Я: — Ну да… Как-нибудь позже тебе расскажу.

Гади Цабари: — Ну, ту музыку, под которую мы танцевали, ты там в Мюнхене точно уже не застала! У нас был рок-н-ролл! А дискотека, куда мы ходили, была внутри олимпийской деревни. Здесь, в Тель-Авиве, я был лучший танцор рок-н-ролла! Когда я был мальчишкой — двенадцать-тринадцать лет, бар-мицва, — я учился танцевать, здесь, в танцевальной школе на Бен-Иехуде. Там был такой учитель Жак, его все здесь до сих пор помнят. Так вот я сначала учился там танцевать, а потом даже преподавал танцы другим. Хочешь, поедем завтра на Ям а’Мелах — я тебе там покажу, как я танцую, на танцплощадке?

Я: — Расскажи лучше, в какую секунду там, в Мюнхене, ты понял, что все началось?

Гади Цабари: — Да ничего я сначала не понял. Мы накануне ходили в театр, в центре Мюнхена. Нас всех организованно вывезли. Смотрели «Скрипач на крыше». Знаешь, знаменитый мюзикл. По Шолом-Алейхему. В общем, еврейская давка́. Но идет там, естественно, по-немецки. Вернулись в олимпийскую деревню, поздно. К часу ночи. Лег спать.

Я: — И кто тебя разбудил, как ты узнал, что все началось?

Гади Цабари: — Да подожди ты. Дай я тебе сначала все по порядку объясню. Для начала ты должна представить себе место, где мы находились. Дай мне бумажку — я тебе нарисую… А-а-а, вот, подожди, я нашел ту фотографию, которую хотел тебе показать… Это моя мать. А это мой отец — ра́бай.

Я: — А как называется эта штуковина над ними, я забыла?

Гади Цабари: — Хупа, хупа она называется. Только это не над ними — а над нами. Надо мной с женой. Это ведь моя свадьба. А не его. Смотри: он же ведь старый здесь уже совсем.

Так вот: мой отец был великим человеком. Вот сейчас я тебе расскажу что-то мистическое. Мой отец сделал очень большую синагогу, в которой двадцать четыре книги… Ну, знаешь, Торы такие? Написанные не на листах, а, знаешь, на таких… Свитках. Ну, понимаешь — Библий таких? Не знаю, как по-английски. В свитках.

Я: — Слушай, я хоть и гойка — но ведь не идиотка же. Знаю конечно.

Гади Цабари: — Так вот, каждая такая книга стоит сто тысяч долларов. Потому что пишется от руки. И когда пишешь, нельзя ошибиться ни в одной самой минимальной букве или значке — потому что если ты ошибся хоть в точке — все, переписывай весь текст заново.

А чтобы люди шли молиться утром, мой раввин-отец вставал в три часа ночи и шел орать по улицам, чтобы все вставали и молились. Но люди ленились, или не желали идти молиться. А просто закрывали окна, чтобы не слышать его воплей. Тогда отец придумал хитрость: чтобы привлечь их внимание, он вроде делал вид, что ругается со своей женой: «Оставь меня в покое!», — кричал — как будто он даже дерется со своей женой — чтобы люди проснулись и выглянули в окна — хотя бы из любопытства, и вышли молиться.