Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Могу доказать тебе это элементарным фактом: мой портье в подъезде не носит киппу никогда и ни под каким предлогом, — и вообще он вовсе не стар, не пукает никогда (нет, это, пожалуй, чересчур смелое утверждение; но — скажем так: по крайней мере — при мне), не лыс — а наоборот молод, поджар, черноок и крайне хорош собой. И вовсе не еврей — а копт. Как-то раз он любезно взялся, прямо на ходу, в холле перед зеркалом на первом этаже, пришить мне оторвавшуюся пуговицу к красному полупальто — и пока он возился с нитками, я вдруг случайно увидела, как из-под его правого манжета на запястье сверкнула Жизнь. Этот миленький портье отвесил мне забавный, чисто коптский, комплимент: говорит, что он тоже, как и я, бо́льшую часть года веганец — из-за строгости их постов.

Но, впрочем — нет, я, пожалуй, воздержусь дразнить тебя дальнейшими рассказами о нем — тем более после твоего сколь оригинальнейшего, столь и наглейшего вопроса в последнем эсэмэсе: «Kto on?!» Всё пытаешься хапнуть, слежкой и наглостью, неуловимое? Как бы тебе ответить, чтоб не нахамить? Вероятно, ты имеешь в виду Луи Пастера, вместе с которым я спасала вино и апельсиновый сок от плесени этой ночью, посрамив орангутанга-Дарвина и доказав невозможность самозарождения жизни из лужи? Или вдохновенного монаха Грегора Менделя, с которым, нынче же ночью, растила горох, посрамив шизофреников, считающих, что один биологический вид мог путем мутаций произойти от другого? Или братика Мишу Фарадея, молитвами которого я вот сейчас, в эту вот самую секунду, буквально в режиме live, зажигаю в комнате свет?

О, нет, здесь я должна сделать маленькую паузу в трансляции, и даже выключить свет: потому что ровно в 4.30 утра, за окном спальни здесь у меня, на откосах башенок, на черепице крыши, каждый день, делая вид, что в певческом запале не замечает моей высунувшейся в окно башки, безумно громко, и безумно красиво, на весь Мэйфэр, солеет дрозд — с носом настолько ярко-оранжевого цвета, что кажется, что он держит в клюве кусочек сыра лей-че-стер или гло-че-стер (никогда не пойму: как это англичане в разговоре ловко умудряются во всех словах подворовывать половину написанных букв?).

Ладно, не буду дразниться, любимый, не буду: я прекрасно догадываюсь, чего это ты так взволновался — наверняка твои соглядатаи донесли о моих многочисленных гостях в последние дни? А? Я угадала? В этом причина внезапного напора, бомбежки нецензурными (по степени банальности вопросов) эсэмэсами и этих твоих му-му-му на моем автоответчике?

И, вероятно, тебя прежде всего тревожит мой изнеженный красавец Славик? Прилетал, прилетал, на какую-то званую тусовку (приятно выговаривать, что друзья ко мне «прилетают» — это, в общем-то, гораздо буквальнее отражает метафизические реалии), остановился в Dorchester на Парк-лэйн, и потом все двое суток переживал, как последний марамой, заплатит ли пригласивший его лорд-шморд за завтрак, который он имел неосторожность заказать себе в отеле в номер: — «Ни-гро-ша, — говорит, — опять до зарплаты не осталось! Если б, — говорит, — мне не оплачивали авиабилеты и отели во всех странах мира, куда меня приглашают — я бы не знаю, как я жил… Скитальчество… Скитальчество…» Рассказывал мне о постмодернистском романе в стихах, который он сейчас пишет, где главное действующее лицо — некий «Человек c Макинтошем» — в смысле, с компьютером Apple — и оный пестрый аппловский лэптоп выступает в романе символом обольщения и соблазна (в конце действия герой раскаивается и переходит на компьютеры Microsoft и загружает программу Word, как символ спасения). Славика целый день вообще откачивать пришлось — он, дурак, телевизор в этом своем Дорчестере включил (у меня надо было останавливаться, я же ему говорила! У меня телевизора в помине нет — а если б был — я б его выбросила) и нарвался на фильм би-би-сишный — типа, про природу. Ага. Ну, и там, как водится, с обычным для би-би-си, извращенческим дарвинистским сладострастием, все картины кровавых пожираний друг друга в падшем мире — да еще и с гнуснейшими гитлеровскими ремарками, что это, типа, естественно и прекрасно. Славик — вот не поверишь: рыдал — мы идем с ним по Пикадилли — а он рыдает — говорит:

— Отвратительно… Как они смеют… Как у них руки не отнимутся снимать это стоять там с камерой — вместо того чтобы защитить эту нерпу, которую сейчас медведь убьет! Это же какое-то сексуальное извращение у би-би-сишных режиссеров и операторов — такое снимать и показывать! Это запретить надо, в судебном порядке! Их за это судить надо! Это же хуже и аморальней порнографии! Такой отвратительный, знаешь, типично мужской фильм! Рвота!