Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Пиитические письма от Воздвиженского Елена не вспарывала, а из чистого баловства несла, пока никто не видел, в кухню, и старомодно отпаривала конверт над кипящим чайником. Конверт коробился, выпрастывал приклеенный козырек, а потом, как только пар проникал внутрь — конверт раздувался как бумажный змей. И Елена думала: «Ну вот, если б Воздвиженский написал письмо перьевой ручкой — то уже бы было можно заваривать чайник чернилами».

Стихи Воздвиженского казались ручными, со слипшимися крылышками; и, как вылупившиеся птенцы хоацинов, сидели на ладони, в ужасе вцепляясь в палец всеми своими коготками, боясь навернуться и упасть — но, безусловно, были живыми.

Дурацкую гордость. Дурацкую пигмалионскую гордость. Что еще она могла испытывать, вертя в руках эти волглые от пара бумажки? Гордость, что предузнала, точно как у Кафки (которого штудировала как раз в этот момент в универе на немецком) с его любимым многозначным словечком «erkennen» — узнать в смысле распознать.

Нет, несомненно, что-то в них было, в этих только что проклюнувшихся цыплятах хоацина…

Татьяна отбыла с наследником в Польшу, шалопайски пообещав, впрочем, очень скорую встречу — причем даже вместе с Иоанном Павлом Вторым:

— Друзья мои, назначаю вам всем свидание в августе в Польше. Иоанн Павел Второй приезжает в Ченстохову встречаться с христианской молодежью со всего мира. Бегите скорее в костел на Тургеневской, и записывайтесь в поездку.

И даже Воздвиженский заявил, что непременно, непременно поедет побалакать с Иоанном-то Павлом.

Дьюрьке ни о чем, связанном с церковью, говорить было невозможно: только свекольные щеки да неприличное хихиканье в ответ. Аню Елене уговорить поехать вместе тоже не удалось: та, кажется, втайне побаивалась не только компании, которая может оказаться чересчур резвой, но и предстоящего опасного, кто его знает чем грозящего, палаточного соседства с мальчиками; и, хотя и сослалась (как всегда) на загадочные и неназываемые «важные дела вместе с мамой в конце лета», однако Елена осталась в полном убеждении, что Анюта просто робеет быть в компании и стесняется себя, а делами только прикрывается.

Ближе к Пасхе Ольга Лаугард, тем временем, вдруг объявила, что в космос больше лететь не желает, баллистические ракеты проектировать — тем более; бросила свой авиационный институт и готовилась к поступлению в Гитис на режиссуру.

На Пасху были на Неждановой. Уже после двенадцати часов, после громогласной, как всегда как-то неожиданно грянувшей, хотя и долгожданной, вести, Елена с Ольгой в залитом ярким солнцем среди ночи храме ждали причастия. Вдруг, увидев, что причащать мирян будет митрополит — снеговласый статный старец с роскошной холёной бородой из ваты, и бакенбардами — Ольга в панике затараторила:

— Леночка, Леночка мне надо срочно с тобой кое-что обсудить!

— Может, после причастия? Ты дотерпишь?

— Нет! Нужно именно сейчас, сейчас поговорить! Немедленно! Вопрос жизни и смерти! Давай отойдем в сторонку! Чтоб никого не смущать!

В радостном море прихожан отдрейфовали к левому простенку — с живописно запечатленным моментом спасения чуть не убитой камнями грешницы: иди и больше не греши.

— Леночка, какой кошмар! — в ужасе шептала Ольга. — Я сегодня, когда шла сюда, проходила на Пушкинской — ну там, в сквере, на Тверском, где все тусуются с политическими разговорами… И встретила какого-то странного человека, который там в толпе стоял спорил — вроде — гляжу — выглядит как священник — борода красивая длинная, шапочка какая-то: монашеская, что ли, на голове, но одет в обычную, хотя и строгую черную одежду. А сам он, слышу, говорит: «А я из подпольной православной церкви», — ну из какой-то неофициальной, типа. И я остановилась, встала, слушаю, а он уверенным таким голосом говорит: «Все, — говорит, — епископы официальной русской православной церкви, поголовно, в обязательном порядке — сотрудничают с КГБ!» Представляешь?! Говорит: «Я знаю ситуацию изнутри — я верующий православный человек: я не стал бы клеветать, клевета это страшный грех. Так вот я точно вам говорю: ни один иерарх, ни один из руководителей официальной православной церкви, не может оказаться на своем посту, если не является завербованным агентом КГБ. Рядовые священники, говорит, есть честные, незавербованные — таких, говорит, примерно половина. А епископы, говорит — все поголовно сексоты КГБ! А особенно всегда отличались, говорит, в стукаческой работе те епископы, которых посылали за рубеж!» И отдельно — отдельно! — Леночка, ужас-то какой! — отдельно и специально он назвал как раз митрополита — говорит: ну этот-то был стукачом и сексотом, которого для спецзаданий КГБ за границу посылал! Кошмар какой! — пересказывала Ольга с набожнейшим испугом. — В нашем батюшке Антонии я уверена — он честный, не агент КГБ, его, вон, даже из школы с работы за проповедь христианства выгоняли. А митрополит-то, оказывается…! Как же мы можем из его рук принимать причастие?! Ты же моя крестная — что же нам делать? Как ты считаешь?