Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

— Что ты меня мучаешь?! — повторил Воздвиженский, не поворачиваясь. — Зачем ты мне все это рассказала?!

У источника оказалась очередь человек в пятьдесят — непонятно откуда взявшихся — лес, как заколдованный, казался до этого абсолютно пустым.

Можно было подумать, что источник горячий — над желобком с двумя торчащими из пристенка обрубками труб царили паровые туманности. Следуя каким-то таинственным метаморфозам, под землей ключ в любые морозы оставался не горячим, конечно, но всегда, неизменно, плюсовой температуры.

Лилипут в китайских хилых синих трениках и короткой шубе маячил у первой трубы вверх задом. Зад, как в кукольном театре, казался дергающейся лысой головой. Владелец, кряхтя, набирал целиковую автомобильную канистру. Распрямился — и оказался коротеньким мужичишкой с неприятным жилистым, неприветливым, спортивным лицом. Ко второй трубе прильпнула пожилая дама в голубом пальто с песцовым воротником и выцеживала медленно струящуюся жидкость в кокетливый, потешно маленький, бутылёк — на пару глотков. За ней нетерпеливо сучила полу-парализованной ручкой молоденькая, лысенькая, в небывалый яркий финский дутик с ног до головы разодетая сухенькая бабёнка — и злобным неврозным шепотом выговаривала осоловевше отвернувшемуся от нее красному сыну с синими худыми голыми пальцами, за какую-то двойку. Дальше шла семья военного: травянистые, долговязые, изогнувшие в трех местах стан, сынки жались, друг к дружке, с двумя бидонами каждый, а папаша в норковой шапке и в дубленке все время грубо тыкал кряжистым перстом старшему сыну в позвоночник и громко, с хохляцким фрикативным «хг», раскатывал на весь лес одну и ту же команду: «Не хгорбись! Я сказал: не хгорбись!»

— Саш, давай не будем воду набирать — да ну еще, нести. В очереди вон стоять… — слегка запаниковала от вдруг нахлынувших непрошенных лиц Елена, и потянула его за рукав обратно.

— Ты что, сумасшедшая?! Зачем я тогда сюда тащился с тобой, ваще?

— Ну не за водой же, Саш? — рассмеялась она.

Воздвиженский молча выхватил у нее из рук битончик и встал в хвост очереди.

Горизонтальная плоскость парапета вокруг источника заглазирована была, как пряник: каким-то пузырчатым белым, непрозрачным, льдом. А с козырьков — пристенок весь был задрапирован наоборот удивительной прозрачности сталактитами — таких изысканных кружевных форм, что казалось, весь парапет вокруг родника — это столешница, убранная свежевыглаженной скатертью, с нависающими по бокам чрезвычайно оттянутыми кружевными кистями.

— Ясное дело: очередь! Будет тут очередь — если чурки тут всякие ходят! — то ли в шутку (как часто шучивал: с серьезным видом выдавая гнусные совковые расхожие реплики), то ли всерьез, хмыкнул под нос Воздвиженский, кивнув в спину наклонявшемуся к роднику чернявому стройбатовцу в драном стеганом ватнике — с одной единственной посудиной в правом кулаке: кривенькой алюминиевой кружкой.

«Чурка» набрал воды — выпрямился, обернулся в профиль, и оказался чернявым то ли волжанином, то ли уральцем. Чуть отошел в сторонку — неотрывно, довольно, посматривая не под ноги себе, а на кружку, как на только что найденный клад; отвернулся от толпы, перехватил кружку в левую, и с неожиданной детальной точностью акупунктуры благоговейно сотворил крестное знамение старообрядскими двумя перстами — приложился к кружке и выхлебал ее залпом. Сунул кружку в безразмерный стеганый карман грязного ватника. И весело зашагал прочь в своих сбитых кирзовых ледяных сапогах гармошкой, на которые смотреть больно было.

— Совсем офигел, — мрачно, так и не поворачиваясь к Елене, и ставя битон под трубу, прокомментировал Воздвиженский. — Помрёт!

И мечталось Елене в эту секунду, чтобы каким-нибудь сказочным, древним хитроумным способом стереть эту дурацкую, пустую, прогулку — и сразу, без оледенелых лирических переходов леса — на ковре-самолете, что ли — немедленно очутиться в теплой кровати. Дома. С книжкой. Одной.

Среди ночи, когда мумифицировавшись в одеяло, она сидела в постели, с голодухи грызя несъедобное изделие под названием «Хлебцы московские» (которыми, для приличия, были заставлены все пустующие стеллажи полок в гастрономе: жесткие как асфальт — подернутые мучной пылью от ржи, от которой у нее сразу начинало першить в горле — и все одеяло уже было припорошено этой ржаной пудрой, и надо бы встать и стряхнуть), и по пятому разу читала к зачету, кругами и спиралями, откуда же пошла кушать земля русская, — ей позвонил Крутаков. Тихой, восходящей интонацией он легко вскидывал извиняющиеся за поздний («Верррнее, уже ррранний, — а ты-то чего не спишь? Я надеялся тебя ррразбудить!») звонок фразы на воздух — чтобы через несколько секунд уронить на нее страшный груз новости: