Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

Его взгляд упал на решетку окна женского отделения синагоги, и он остолбенел от страха. Через решетку на него смотрели угольно-черные глаза на бледном лице с черной бородой: директор ешивы реб Цемах Атлас манил его пальцем, показывая, чтобы Хайкл поднялся в женское отделение синагоги. Хайкл бросился к выходу, готовый бежать, словно от покойника на кладбище, но путь к большой железной кованой двери вестибюля казался ему далеким, как путь на край света. Он не добежит…

— Виленчанин, заходите. Мне надо с вами кое о чем переговорить, — услыхал он голос директора ешивы. Хайкл заранее знал, о чем с ним будет разговаривать директор. Именно поэтому он так испугался, что хотел убежать.

У единение в комнате изучения мусара на чердаке было для директора ешивы наказанием, как заключение в тесной тюремной камере размером шаг в длину, шаг в ширину. К тому же в окно было видно половину местечка и слышно шум близлежащего рынка. Однако с приходом лета и с тех пор, как открыли холодную синагогу, Цемах осел в ее женском отделении — в длинном узком коридоре, тянувшемся вдоль всей северной стены синагоги. Там он мог часами шагать взад и вперед, взад и вперед. Иной раз он подолгу просиживал, словно окаменев, над книгами мусара или задремывал, упершись головой в стендер. Решетки на окнах женского отделения синагоги превращались на закате в переплетение золотых прутьев. Медленно темнело. Неуютный шорох опустившихся сумерек будил его. Цемах протирал глаза и всегда делал один и тот же вывод — что он не нашел своего пути в жизни.

Хотя он в своем уединении ни до чего не додумался, он каждый свободный час сидел там и наслаждался тем, что мучил себя. В то утро он зашел туда с утра. Он почти что бежал из ешивы, чтобы не встретиться с Хайклом-виленчанином и не разговаривать с ним. Реб Менахем-Мендл в который раз напомнил ему, что он, директор ешивы, должен строго поговорить с виленчанином, но с тех пор, как стала широко известна эта «страшная история», как реб Менахем-Мендл называл то, что Хайкл просиживал ночи напролет с дочерью своей квартирной хозяйки, Цемах тоже начал размышлять о своих встречах с Роней, дочерью резника, в темной столовой. И думал об этих встречах с такой тоской, с таким беспокойством и с такой обидой, как будто он раскаивался в том, что в те ночи выдержал испытание. Он не хотел читать нравоучения ученику по поводу греха, от которого и сам не был полностью свободен. Однако виленчанин как будто настиг его в его убежище, и Цемах ощутил огонь в своем сердце, желание начать войну и против своего ученика, и против себя самого.

— Вы здесь в одиночестве изучаете мусар? — спросил директор ешивы, усевшись на скамью и расправив полы своего сюртука, как будто готовясь к долгой беседе. Хайкл ответил, что зашел в синагогу, чтобы посмотреть на резьбу. Резчик, изготовивший этих львов и орлов, оленей и леопардов, — большой искусник. Директор ешивы лениво почесал шею и ответил: Тана [223] Титул законоучителей в Эрец-Исраэль в I–II вв. н. э. говорит: «Будь отважен, как леопард, и лети, как орел, и мчись, как олень, и могуч, как лев, торопясь исполнить волю Отца твоего Небесного» [224] Слова Иегуды бен Теймы из трактата «Авот», 5, 18. . Именно из-за этого высказывания этих животных изображали на стенах синагог. Однако приходить в восторг от резчика из-за того, что он сумел вырезать из дерева игрушечных льва и оленя? Ну а обладал ли он хорошими человеческими качествами, этот резчик? Если нет, то все его фокусы и искусные поделки не имеют никакой ценности.

Директор ешивы говорил с пренебрежением, и Хайкл ответил ему с еще большим пренебрежением: во-первых, художник — это не фокусник, а во-вторых, не имеет никакого значения, обладал ли он хорошими человеческими качествами, лишь бы он был мастером в своем деле. Махазе-Авром вообще не считает нужным ломать прирожденные человеческие качества. Он считает, что надо исправлять и улучшать качества, а не искоренять их. Он не считает также нужным слишком много размышлять о собственных душевных силах, и еще меньше стоит, по его мнению, копаться в недостатках ближних. И вообще, он говорит, что мы не должны говорить человеку все, что мы он нем знаем.

— Так-так, вы тоже бегаете к дачнику со смолокурни? — Директор ешивы снова почесал шею, а заодно и подмышку, как какой-нибудь оборванный бедняк, который спит в одежде на жесткой скамье в синагоге. — Махазе-Авром говорит, что считает нужным не искоренять дурные качества, а улучшать их. И он не считает нужным слишком много размышлять о душевных силах и говорить всю правду. А что он еще не считает нужным, этот Махазе-Авром? Садитесь на скамью, виленчанин, присядьте и расскажите, что он еще не считает нужным.