Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

Хозяин постоялого двора вышел им навстречу запыхавшийся, не зная, куда раньше броситься. Может быть, раввинша желает сметаны и сыра? Пару свежих яиц, только от курицы? Его жена сбила свежее масло, и он принесет печенье от пекаря. Может быть, раввинша желает хлеб домашней выпечки? Раввинша весело отвечала, что не голодна, и сразу же, как хозяин постоялого двора вышел, рассмеялась:

— Это я-то раввинша?

Она ожидала, что муж поможет ей снять шубу и покажет, как сильно рад ее приезду. Однако он стоял в стороне и смотрел со странным страхом на две кровати, стоявшие под двумя окнами. Слава не хотела, чтобы ею овладело такое же чувство. Она прижалась к нему и закинула голову назад с улыбкой опьянения на лице. Ей стало любопытно узнать, что она ощутит, целуя этого бородатого еврея после того, как они так долго не прикасались друг к другу. Мгновение она ждала, а потом сразу же отступила назад.

— Ты даже не хочешь поцеловать меня?

— Я хочу, почему это я не хочу? — На его лице появилась обида немого, чьих жестов не понимают. — Есть законы…

Он не закончил. Она долго смотрела на него, пока не поняла, что он имеет в виду. «Он стал святошей, он — хнек [156] Презрительное наименование еврея, тщательно соблюдающего заповеди ( идиш ). », — подумала она и стала снимать шубу. Ее серое шерстяное платье, суженное в талии, подчеркивало ее узкие плечи и полные бедра. Она уселась за стол, закатала рукава и стала растирать руки до локтей, словно ее кожа задубела от мороза. По ее нижней губе, сильно выдвинувшейся вперед, как всегда, когда она сердилась, Цемах понял, что она сильно обижена. Он сел за стол напротив нее и заговорил. Он говорил, что скучал по ней. Может быть, он сам не хотел сознаваться себе в этом и потому не писал… Но ведь она знает, что он не двуличный человек. Он не может вести себя прямо противоположно тому, что написано в Торе, и тому, чему он учит своих учеников. Закон гласил, что если женщина не совершает ритуального омовения в микве или в реке, мужу нельзя к ней прикасаться.

Слава уже снова улыбалась голубизной своих глаз, своими зубами и уголками рта. Она не была настолько добра, чтобы легко все простить и забыть, но сейчас ей надо было запихнуть свою обиду куда-нибудь поглубже. Цемах казался ей намного более мягким, чем раньше. Он не хотел делать ей больно. В его глазах тоже появилась набожность.

— И как ты тут? — спросила она.

— Жил, — неохотно ответил он и посмотрел на ее прозрачные ушки, светившиеся под зачесанными вверх волосами. Ее высокая белая шея, ее точеный нос и крепкие округлые скулы не изменились. Щеки, словно светившиеся от внутреннего света, и тонкая улыбка придавали ее лицу выражение мудрости. Цемах смотрел на нее и словно не мог поверить, что она его жена и что она к нему приехала. Сейчас он не мог понять, как это он оставил такую женщину и мучается на чужбине. Из-под густых усов выдвинулись вожделеющие губы, кончик носа побледнел.

Слава заметила, что его глаза больше не набожны. Дикое желание охватило его, как в старые времена. Она ведь всегда знала, что по своей природе он аскет и ненавидит себя за свои страсти. Он не может не любить женщину и не может испытывать радость от того, что любит. Теперь она увидела, что он не изменился. Его лицо излучало вожделение и одновременно с этим злость. Он злился на самого себя за то, что желал ее. Однако и в ней тоже разгорелся гнев. В эту минуту она ненавидела его за его грубые мужские желания, за его бороду и пейсы, за его наморщенный лоб и мрачный взгляд. Ей был противен его горбатый нос, похожий на клюв хищной птицы, вытаскивающей рыбу на камень и пожирающей ее живьем. Он сейчас еще заорет: «Я больше не могу ждать!» Слава рассмеялась и устремила на него издевающийся взгляд.

— А желать женщину, которая не ходит в микву, можно?

Он молчал, задетый ее неожиданно жестким тоном и недобрым взглядом. Она завелась еще больше и стала насмехаться над ним: с одной стороны, он никогда не прекращал быть ешиботником. Он ходил по дому без головного убора и напевал наводящую тоску мелодию мусарников. С другой стороны, она не верила в его набожность даже тогда, когда он снова начал ходить в синагогу. Тогда он еще не задавал себе вопроса, кошерна ли ее кухня и кошерна ли она сама. Однако теперь он при первой же встрече пожелал знать, окунается ли она в микву. Похоже, что нежным и деликатным он может быть только по отношению к пришибленным, например к забеременевшей служанке.

— Стася нашлась? — Цемах не слушал упреков жены и говорил беспокойно, быстро. — Где она находится? Когда должна родить?