Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

В них должен видеть свое отражение каждый человек, — внушал когда-то Ален своим первым сотрудникам.

Так же, как каждый человек должен узнавать себя в рассказах, заметках, статьях, помещаемых журналом. Это были истории, выхваченные из повседневной жизни. Будничные драмы, знакомые тысячам и тысячам людей. С первой рекламной афиши журнала, расклеенной несколько лет назад на стенах парижских домов, в прохожих утыкался энергичный указательный палец. «Ты!» — взывал он повелительно.

Перед этим метровым «Ты!» не в силах был устоять ни один человек.

«О чем я вам толкую, кролики? Вот о чем. Мы издаем журнал не для всех, а для каждого, для каждого в отдельности. Каждый должен чувствовать, что мы обращаемся лично к нему и ни к кому другому. Понимаете?»

Ты… У тебя дома… Вместе с тобой… В тебе самом…

Он снова спустился к себе. Не успел он открыть дверь кабинета, как Малецкий протянул ему телефонную трубку.

— Рабю… — шепнул главный редактор.

— Алло! Есть новости? Дала она какие-нибудь показания?

— Нет. Отсюда мне говорить неудобно. Приезжайте в половине первого во Дворец правосудия, я буду ждать вас в буфете, позавтракаем вместе. Следователь поручил мне передать вам, что он вызывает вас в два часа дня на очную ставку.

— Очную ставку с женой?

— Разумеется, — ответил Рабю, и в трубке послышались гудки.

Адвокат говорил с ним как-то сухо, словно был чем-то недоволен.

— Я не знаю, смогу ли вернуться во второй половине дня. В общем, выпуском следующего номера я заниматься не буду.

Он медленно спускался по лестнице. А сколько лет его спрашивали:

«Куда это ты бежишь?»

Он всегда торопился, всегда куда-то мчался, вся жизнь была одним стремительным бегом.

Сегодня он с удивлением отметил, что уже не бежит, а — как и все люди — идет, и даже идет неторопливее их. Замедлились все его движения, сигарету и ту он раскуривал не торопясь. Он кинул взгляд к сторону бара, напротив здания редакции, поколебался и перешел улицу, не обращая внимания на дождь.

— Виски? Двойную порцию?

Он кивнул и, чтобы не вступать в разговор с барменом, стал глядеть в окно. Времени оставалось ровно столько, чтобы не спеша доехать до Дворца правосудия и найти стоянку для машины. Париж хмурился, что-то гнетущее чувствовалось в воздухе. Машины еле ползли по мостовой. Крутя баранку, Ален успел выкурить две сигареты, прежде чем поставил машину. От места стоянки до бульвара перед Дворцом правосудия пришлось порядочный кусок отмахать пешком.

Темный, старомодный зал буфета был ему хорошо знаком. Давно, в самом начале своей журналистской карьеры, он приходил сюда как репортер отдела полицейской хроники. Рабю уже в то время слыл одним из светил адвокатуры. Когда он быстрыми шагами проходил по коридорам Дворца или шел через приемный зал, молодые и даже не очень молодые адвокаты почтительно расступались перед его развевающейся мантией, откидные рукава которой взлетали у него за плечами, словно крылья.

Ален поискал глазами мэтра Рабю, но не увидел его. За столиками в ожидании судебного разбирательства, назначенного на вторую половину дня, шептались со своими адвокатами подсудимые, не взятые под стражу.

— Вы заказывали столик?

— Нет, я жду мэтра Рабю.

— Пожалуйте сюда.

Его посадили у окна — любимое место Рабю. Несколько минут спустя появился и он сам. Грузный, с бычьей шеей, он таким решительным шагом шел через почти пустой двор, словно ему сейчас предстояло войти в зал судебного заседания. В руках — ни портфеля, ни бумаг.

— Вы уже что-нибудь заказали?

— Нет.

— Тогда, пожалуйста, мне мясное ассорти по-английски и полбутылки бордо.

— Мне то же самое.

Выражение лица мэтра Рабю не предвещало ничего хорошего.

— Как она?

— Все так же. Образец невозмутимости и упорства. Если она будет держаться такой линии на суде, присяжные упекут ее на максимальный срок.

— Она ничего не объяснила?

— Когда Бените спросил ее, признает ли она себя виновной в убийстве сестры, она ограничилась односложным «да». На второй вопрос: когда именно созрела у нее мысль об убийстве — до того как она утром взяла револьвер или позднее, — она ответила, что, беря браунинг, еще не была уверена, как поступит, и утвердилась в своем намерении лишь потом.

Им принесли холодное мясо и вино, они замолчали, занявшись едой.

— Бените — терпеливый парень и хорошо воспитанный. Он проявил по отношению к ней редкую снисходительность. Боюсь, я бы на его месте не выдержал, влепил бы ей пару затрещин.