Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

— У вас или у нас, в театре…

— А наедине?

— Нет.

— Поклянись!

— Если ты настаиваешь — пожалуйста, хоть я и не понимаю смысла этого слова.

Лицо Бланше постепенно наливалось краской, стало багровым, и от этого вся его фигура словно распухла, сделалась еще более рыхлой. А в общем-то все Бланше скрывали свою рыхлость под хорошо сшитой одеждой.

— Как ты объясняешь…

— Ты уверен, что не хочешь выпить?

— Теперь — да, налей мне немного.

Бланше поднялся и встал посреди комнаты, похожий на огромное привидение.

— Возьми.

— Все это откроется, не так ли?

— Боюсь, что да.

— Ты расскажешь обо всем следователю?

— Я буду вынужден отвечать на его вопросы.

— Журналисты ни о чем не подозревают?

— Прямых намеков они не делали.

— Я думаю о детях.

— Нет, ты думаешь не о детях. Если бы ты мог научиться быть искренним с самим собой и смотреть правде в глаза!

— Итак, около года назад…

— Клянусь тебе еще раз, если для тебя это что-то значит.

— Но если это так, не понимаю, почему Мур-Мур вдруг ни с того ни с сего вздумала…

— Убить свою сестру? Что ж, признаюсь тебе: я этого тоже не понимаю. Уходя из дому, она уже знала, что это сделает. Иначе она не взяла бы мой пистолет, к которому не прикасалась ни разу в жизни, по крайней мере, при мне.

— Возможно, — прошептал после минутного молчания Бланше, — тут замешан кто-то другой.

И он бросил на Алена притворно сочувственный взгляд, в котором сквозило явное злорадство.

— Ты думал о таком варианте? — напрямик спросил Бланше.

— Насколько я способен в настоящее время думать.

— Если у Адриены был кто-то еще…

Ален отрицательно покачал головой. По сравнению с Бланше черты его лица казались более резкими, более решительными.

— Ты заблуждаешься. Ты видишь все в превратном свете. Не забывай, в глазах Адриены я обладал главным образом тем достоинством, что принадлежал ее сестре. Иначе я был бы ей не нужен.

— Выходит, что…

Ого, этот надутый индюк, кажется, ожил. Даже рыхлости вдруг поубавилось — так весь и подобрался.

— Что ж, все очень просто. Волею судеб Мур-Мур и тут оказалась первой. Адриена снова не захотела отстать. Но на этот раз Мур-Мур надоело, и она устранила ее — раз и навсегда.

— Похоже, что тебя это не очень трогает…

Ален не стал спорить, он только пристально, в упор посмотрел на зятя. Бланше почувствовал, что зашел слишком далеко. На мгновение его охватил страх, физический страх, как бы его не ударили, не сделали ему больно…

— Прости.

Ален сидел неподвижно, со стаканом в руке.

— Так-то, — сказал он, чтобы что-то сказать. Потом поднялся и, направляясь к бару, произнес: — У каждого из нас есть к ним свой счет.

— И все это ты выложишь следователю?

— Все — нет…

— Но ведь ты только что говорил…

— Я расскажу лишь о том, что знаю. Все остальное — одни предположения.

— Ты никого не подозреваешь?

— Кто это мог быть? Нет.

— Но ведь ты же проводил со своей женой больше времени, чем я с Адриеной.

Ален пожал плечами. Разве он обращал внимание на то, что делала и чего не делала Мур-Мур. От нее требовалось одно: сидеть с ним рядом, возле его правого локтя, так, чтобы можно было до нее дотянуться и чтобы она слышала его голос.

— Ты думаешь, она будет давать показания?

— На вопросы комиссара она отвечать отказалась.

— Но, может быть, завтра?

— Почем я знаю. Лично мне на все наплевать.

Им нечего было больше сказать друг другу, и они молча бродили по просторной комнате. Несмотря на все выпитое, Ален не чувствовал опьянения.

— Ты не собираешься домой?

— Конечно, собираюсь. Но не думаю, что мне удастся заснуть.

— А я, наоборот, засну, как сурок.

Бланше надел пальто, отыскал шляпу и помедлил, не зная, следует ли протянуть руку Алену, который стоял довольно далеко от него.

— Как-нибудь на днях встретимся. Может быть, даже завтра. Следователь, вероятно, захочет устроить нам очную ставку.

Ален пожал плечами.

— Попытайся, чтобы… чтобы поменьше было разговоров об Адриене… чтобы о ней не сложилось слишком дурного мнения…

— Доброй ночи.

— Спасибо.

Он ушел, жалкий, неловкий. Закрыв за собой дверь, он даже не стал вызывать лифт, а прямо направился к лестнице.

Лишь тогда Ален дал себе волю — звериный вой вырвался из его груди.

Ночь прошла беспокойно. Ален то и дело просыпался, а один раз, проснувшись, с удивлением обнаружил, что лежит не на своем привычном месте, с левой стороны кровати, а на месте Мур-Мур. Его мучила изжога. В конце концов пришлось встать и полусонному тащиться в ванную, чтобы принять соду.