Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

— Итак, крольчишки… после того, что вы слышали, мне вам, собственно, нечего добавить… Я приехал домой, чтобы переодеться и отправиться ужинать с друзьями… Я рассчитывал застать дома жену… В парадном меня поджидал инспектор полиции…

— Значит, это он сообщил вам о том, что случилось? Он вам здесь сказал?

— Нет… Он приехал выяснить, есть ли у меня пистолет… Я ответил, что есть… стал искать в ящике, но не нашел. Тогда он отвез меня к своему шефу на набережную Орфевр…

— К комиссару Руманю?

— Да, к нему.

— Сколько времени длился допрос?

— Около часа… Точно не скажу…

— Ваше первое чувство, когда вам сообщили, что ваша жена убила свою сестру?

— Я был ошеломлен… Ничего не понимал…

— Какие отношения существовали между сестрами?

— Хорошие. Это естественно…

— Вы полагаете, что это убийство из ревности?

— При убийстве из ревности обычно фигурирует третье лицо.

— Вы правы…

— Стало быть, вы отдаете себе отчет в том, что означает подобное предположение? — спросил другой журналист.

Наступило молчание.

— Если этот человек и существует, я его не знаю.

Некоторые многозначительно переглянулись.

— Да у вас пустые стаканы…

Он налил себе и передал бутылку одному из фоторепортеров.

— Налей-ка своим ребятам, крольчишка…

— Вы помогали вашей жене в работе?

— Ни разу даже не читал ее статей.

— Почему? Вам это было неинтересно?

— Наоборот! Я просто хотел, чтобы она чувствовала себя свободной и писала без оглядки на меня.

— Она никогда не выражала желания работать для журнала «Ты»?

— Нет, она мне об этом не говорила.

— Вы были очень близки?

— Очень.

— Вы полагаете, что преступление было предумышленным?

— Я знаю не больше, чем вы… Есть еще вопросы? Возможно, за ночь я приду в себя и к утру стану нормальным человеком, начну что-то соображать… А теперь у меня в голове сумбур. К тому же сейчас сюда приедет мой зять, а он отнюдь не жаждет с вами встретиться.

— Он служит во Французском банке?

— Совершенно верно. Это человек с большим весом, и ваши главные редакторы несомненно посоветуют вам проявить в отношении него сдержанность.

— Но вы сами не слишком-то сдержанно говорили с ним сейчас по телефону.

— Старая привычка. Я всегда был дурно воспитан.

Наконец они ушли, и Ален с сожалением закрыл за ними дверь. Окинув взглядом бутылки и пустые стаканы, сдвинутые с привычных мест стулья и кресла, разбросанные по ковру обертки фотопленки, он хотел было к приходу Бланше привести все в порядок, даже наклонился, чтобы подобрать мусор, но тут же выпрямился, пожав плечами.

Ален слышал, как остановился лифт, но дверь открывать не пошел: ничего, пусть Бланше возьмет на себя труд позвонить, как все люди. Но тот позвонил не сразу, минуту постоял на площадке, то ли в нерешительности, то ли полагая, что так будет приличнее.

Наконец раздался звонок, и Ален не спеша пошел к двери. Он не протянул руки, его зять — тоже. Пальто Бланше было покрыто капельками дождя, шляпа намокла.

— Ты один?

Похоже, что сомневается. Того и гляди, пойдет проверять, не подслушивает ли кто в спальне, в ванной или на кухне.

— Один — не то слово.

Бланше стоял в пальто со шляпой в руке и оглядывал бутылки и стаканы.

— Что ты им сказал?

— Ничего.

— Но ведь что-то пришлось же тебе отвечать на их вопросы? Раз уж ты согласился принять журналистов…

Все Бланше, отец и три сына, были крупные, широкие в груди и плечах. И упитанные, но лишь настолько, чтобы иметь внушительный вид. Отец дважды был министром. Вероятно, в свое время станут министрами и сыновья. Все они снисходительно посматривали на людей сверху вниз и, судя по всему, одевались у одного портного.

Муж Адриены снял, наконец, пальто, положил его на стул и, видя, что Ален взял бутылку, поторопился отказаться:

— Мне не надо, спасибо.

— Это я себе.

Наступило долгое, неловкое молчание. Поставив стакан на низкий столик возле кресла, Ален подошел к застекленной стене, еще усеянной каплями дождя. В темноте мерцали огни Парижа. Внезапно он обнаружил, что стоит, прижавшись лбом к холодному стеклу, словно для того, чтобы освежиться, — и отпрянул назад. В такой же позе застали Мур-Мур на Университетской улице у тела Адриены.

Бланше, наконец, сел.

— Послушай, что тебя заставило приехать ко мне в такой поздний час?

— Я думаю, нам необходимо договориться.

— О чем?

— Какие мы будем давать показания.

— Но ведь мы уже дали показания.