Константин Сазонов - Фома Верующий

После переклички начальник штаба бригады благодарит всех за службу, доводит до нас график движения и порядок убытия подразделений.

Наша бритоголовая колонна в камуфляже тянется в автопарк. Он стоит на небольшом пригорке, с которого хорошо виден наш узел связи: вот центральная радиомачта, зеленый забор, бойницы постов. Еще вчера я кормил там нашу любимицу — крысу Машку, которая прижилась где-то между мешками с песком и осмелела до того, что брала хлеб из рук. Я бросаю прощальный взгляд на место, где провел почти год своей жизни. Сейчас, наверное, Старый и Цырен уже топают по маршруту, Паперный на центральной мачте сидит и ведет журнал, общается с КПП и батальонами, постовые на местах, Сухов и Карташов через час с ротой выйдут на развод. Служба будет продолжаться. Всё как всегда, как обычно — изо дня в день. Но уже без нас.

В автопарке особисты приказывают построиться в шеренги и достать магазины. Они подходят и шомполом продавливают подаватель до упора пружины вниз, перетряхивают вещмешки — не дай бог, кто-то прихватил с собой боеприпасы.

Потом мы рассаживаемся в тень и слушаем воздух. Пока только привычные звуки: стрельба вдали, редкие машины проезжают по дороге на Нефтемайск. От напряжения по очереди всем кажется, что слышен свист лопастей и нарастает гул вертолетных двигателей, но это оказывается иллюзией или очередным грузовиком на шоссе в низине. Мучительно растворяется в бесконечности четвертый час ожидания, было слышно, как в бригаде подразделения сходили на обед, вернулись «Апельсин» и «Бамбук». И вот едва уловимо воздух подернулся стрекозиным легким жужжанием. Оно нарастает. Все смотрят друг на друга. Нет, не мерещится. Это вертушки. Все вскакивают с вещмешков и смотрят вверх. Вот уже видно, как на вертолетную площадку полетел оранжевый фальшвеер, поднимается мандариновый дым. Одна восьмерка садится, вторая кружит в зоне, их прикрывает один «крокодил», который закладывает развороты и отстреливает тепловые ловушки над пригородами. Первая партия отправляется на «Северный», мы в третьей. Стоим в воротах и наблюдаем, как второй вертолет заполняется под завязку. На смену ушедшей паре тут же приходит еще одна. Авиация организовала вывоз очень четко. Мы с Крюком тащим ящик со сломанными станциями. Юшин даже посмеялся: «Привез сюда это дерьмо, вот и увози теперь с собой». Кажется, что и ящик тот же самый, с которым я девять месяцев назад выгрузился на этой же площадке. Как будто кинопленку пустили в обратном направлении, и чудится, что должны, как в кино, обратно превратиться в почки листья, набежать осенние тучи, полить всё потоками воды, и оживут те, кого уже нет. Вертолет тяжело отрывается и на бреющем набирает скорость. Прощай навсегда, наша заводская бригада, пороховая гарь и кислая вонь взрывчатки. Но вместе с тем мне грустно от расставания с ребятами. Такая суровая, бессмысленная мужская привязанность до скупых слез и неглубоких букв на досках. Прощай навсегда — исписанная мелкими буквами страница жизни. Ее нельзя вырвать, и остается только перелистнуть, не оставляя закладок. Через три минуты посадка.

«Северный» преображается. Уже и сорок шестая бригада, дислоцированная там, белеет новостройками, и взлетная полоса отремонтирована. Только здание аэровокзала, как старый калека, живет в воспоминаниях. Мы рассаживаемся возле него на небольшой площадке. Рядом сидят бойцы из комендантской роты. Они всю службу просидели в окопах на КПП бригады и каждый день видели все тот же пейзаж в секторе обстрела через бойницу. Над нашим зеленым выводком, словно клушка, возвышается огромных размеров солдат. Это Буня. Тоже земляк. Этому ничего не стоит завязать бантиком стальной прут. В первые полгода службы, чтобы не пугал своим видом начальство, его даже сослали на пилораму в Софрино. Там он жил почти гражданской жизнью. Я слышал, что в те времена на обед он каждый день съедал килограмм пельменей с пачкой майонеза, а на закуску был батон и литр кефира. Потом хозяину пилорамы стало накладно содержать Буню и его отправили с глаз подальше в окопы, закрепив за ним помимо автомата еще и гранатомет. Чего такой дурной силище-то пропадать? Помимо силы у него в запасе и такой же грубый, дерзкий юмор. Вот и сейчас он смеется над сослуживцем Артеминым и гладит его по кепке:

— Не плачь, крошка, скоро прилетит большой вертолет и отвезет тебя домой к девочке с сисей и писей. У тебя же есть такая девочка?

Артемин не понимает шуток и вообще тормозной и бессмысленный парень. Он сидит и рассуждает о том, что как-то затянулась наша перевозка и ночевать нам тут, прямо на асфальте. Ноет и ноет, только Буня находит в этом какое-то садистское развлечение: