Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

…Это было примерно за год до начала войны, когда соседями Майковых по четырехквартирному дому стали плановик Лазарев, его жена и маленький сын.

Сам Лазарев — высокий, широкоплечий, с молодцеватой походкой. Она — молоденькая, тоненькая, с завитыми — что в то время было редкостью! — темными волосами, в туфельках на высоких каблучках.

Они шли по двору, а в середине вышагивал белоголовый голубоглазый мальчик. Генку поразило то, что мальчик был «настоящим блондином». В поселке жило много белоголовых пацанов. Но у них была простецкая, деревенская белоголовость. А у мальчишки волосы отливали удивительным солнечным блеском и были причесаны с пробором на боку, как у взрослого.

Потом во двор въехал грузовик, доверху нагруженный всякими вещами. Лазарев и его жена не занимались разгрузкой. Все делали знакомые Генке дядьки с конного двора.

— Осторожнее, пожалуйста, — приговаривала Лазарева с натянутой улыбкой.

— Не волнуйтесь, все сделаем по правилам! — бодренько заверил один из дядек по фамилии Рыжов. Из кармана у него торчало горлышко четвертинки, видимо, уже не первой, потому что у Рыжова и его напарника Курочкина были не совсем четкие движения и веселые голоса.

Они сняли с машины громоздкий гардероб, и тут Курочкин подкачал — наступил на обломок кирпича, уронил гардероб и сам упал, неловко подвернув ногу. Зеркало на дверце гардероба задребезжало.

— Что вы наделали! — закричала Лазарева. — Пьяницы несчастные! Ни копейки не получите!

Генка с удивлением увидел, что лицо его новой симпатичной соседки, в которую он успел влюбиться со всей страстью третьеклассника, вдруг стало острым, углы губ опустились, глаза побелели и даже кокетливо завитые волосы как будто распрямились.

— Ваня! Ну, Ваня же! — Соседка бросилась к мужу, выскочившему на крыльцо. — Они уронили гардероб!

Крупное большеносое лицо Лазарева закаменело.

— Убирайтесь прочь! — сказал он, подходя к гардеробу.

Курочкин, все еще сидевший на земле, сделал попытку подняться, но снова упал. По его запыленному лбу ползли ручейки пота, сразу заполнившие все морщины.

— Ты чего? — Рыжов осторожно обошел гардероб и наклонился над товарищем.

— Наверно, вывихнул. — Курочкин снял с головы кепку и вытер ею пот.

— Давай помогу. — Рыжов суетливо и неумело помогал приятелю подняться.

А Лазаревы ходили вокруг гардероба и отыскивали трещины. Кажется, никаких повреждений не оказалось, но это не успокоило новых соседей.

— Пойдем, Курочкин, допьем четверку с горя. — Рыжов потащил хромавшего приятеля со двора. — Эти ни черта не заплатят, я таких за километр чую.

— Да мы же грузили, потом обливались! — запротестовал Курочкин. — Я вот ногу вывернул, а кто мне бюллетень будет давать?

— Пьяницам бюллетень не положен, — четко проговорил Лазарев и остановился возле грузчиков, большой, широкоплечий, не поселковый.

Генке было жаль Курочкина и Рыжова, которые уходили со двора, так ничего и не получив за свой труд. Ему хотелось сказать новым соседям, что Курочкина в поселке не принято обижать, что, хотя последнее время он и стал выпивать, оставшись вдовцом, все относятся к нему с сочувствием: ведь Курочкин был в молодости храбрым партизаном, штурмовал Волочаевку, брал Хабаровск и Спасск и чудом остался жив после страшных ранений в голову и грудь. К тому же Курочкин был лучший штукатур в поселке.

Но в это время супруги Лазаревы начали разгружать машину сами, пригласив на помощь шофера. Ох, и здоров этот Лазарев! Всякие чемоданы и тюки он брал легко, с нежностью, словно это были не чемоданы и тюки, а малые ребятишки.

Потом грузовик уехал, а через час приехал снова — с книгами.

Лазарев крикнул жене:

— Зина, все дорогие книги отнесем пока на веранду, а дешевенькие — в сарайчик. Я там фанеру подстелил, чтобы бумага не отсырела.

Книги в красивых обложках перекочевали на веранду, а Генка с завистью следил за тем, как новый сосед, по-мужицки крякнув, брал связки каких-то тоненьких книжек и нес их в сарай. И тут Генка вздрогнул от неожиданной мысли: можно посмотреть эти книжки, когда соседи уйдут на работу! Одна половина сарая принадлежала Майковым, а вторую занимали сейчас соседи. Две доски в перегородке подгнили снизу, их легко отодвинуть и…

Через два дня, улучив момент, когда соседи ушли, Генка с бьющимся сердцем отодвинул доски и пролез на чужую половину сарая. В дощатых стенах было много щелей, и при скудном свете он с жадным торжеством увидел кипы книг на огромном куске фанеры.