Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

Зачем тебе? В райкоме комсомола бываете. Заявите. Добейтесь: мол, чтоб в райцентре в парикмахерской опытный завивалыцик сел. Это мне в привычку косматой, как лешачихе, ходить, а тут девки на выданье. В мастерской чтоб юбки с фасоном шили. В больнице золотые коронки ставили. И другое что прочее. Та Нинка меньше моей Альки в два раза зарабатывает, а фасонит, модится — я те дам.

— Займусь я этой Нинкой, — рассерженно выпалила Наташа. По ее нахмуренному, комично-серьезному круглому личику было видно, что разговор разозлил и взволновал ее. — И с Алей вашей всерьез сейчас потолкую. А за это спасибо, Парася Алексеевна. Что говорили, учту. Завтра же на бюро вопрос поставлю.

— Валяй, — вдруг самым спокойным, очень тихим тоном согласилась Парася. — Сходи к Нинке-то. А к Альке не ходи. Я, вишь, думаю: никуда она не уедет. Работу она любит. Только вот что. Утресь кто сегодня доил на Алькиной группе?

— Утром другие доярки подоили, а сегодня закрепим за группой кого-нибудь, — сообщила Наташа.

— Знаешь, — Парася доверительно взяла Наташу за руку, чуть притянула ее к себе, — не назначай пока никого. Сейчас поди пошли из ребят кого-нибудь. Из парней только — девки в разговоры пустятся. Пошли — коротко Альке сказать. Дескать, просьба ее исполнена — ехать может. А замена, мол, найдена будет. Пока на несколько дней я взамен поставлена. Ладно?

— Что вы, Парася Алексеевна, — запротестовала Наташа. — Так не пойдет! Вам нельзя, у вас же декрет. Нет, нет.

— Как так «нет»? — повысила Парася голос. — Декрет не декрет — все равно на овчарник хожу, помогаю. Поспорь еще со мной! Я и так не навечно, дней на несколько. За коров сейчас на все время «Не возьмусь, здоровье не то. А на немного пойду. Да не спорь ты! — прикрикнула она, заметив, что Наташа намеревается снова протестовать. — Меня волновать нельзя: последние дни дохаживаю. Все равно на своем поставлю. Схожу к Алексан Иванычу. Он мне не поперечит.

…Расставшись с зоотехником, Парася зашла к золовке. Перебросилась мелкими новостями с золовкиной свекровкой. Посидев с полчасика, Парася двинулась к дому: нужно было собираться на ферму, на обеденную дойку.

Аля встретила мать у калитки. Она разрумянилась больше, чем обычно: бегала куда-то. Черные ее глаза обозленно округлились.

— К Нинке, поди, скакала? — безмятежно поинтересовалась Парася, не обращая внимания на видимое негодование дочери. — Не налюбовались еще друг на друга?

— Не к Нинке, — на низких нотах начала Аля, пропуская мать вперед, в избу. — Тебя искала по деревне. Опозорить хочешь перед всеми. Ты ведь это выдумала, чтоб тебя на мое место поставить? Знаю я, твоя это затея. Сейчас ко мне Панька Тонин заявился, новость, видишь, принес.

— На-ко? — искренне удивилась Парася. — Я-то при чем тут? Иду по порядку, встречаю зоотехника Наташку с председателем Алексан Иванычем. Стала обижаться им: удержите, мол, Альку. Зоотехник вроде туда-сюда, а Алексан Иваныч смеется. «На что она нам? — говорит. — У нас, мол, хватает тех, которые за свое дело переживают, настоящих работяг. Невелика, слышь, потеря. Мы уважаем комсомольцев, а не всяких шатающих. Дадим отпускную насовсем, без задержки». Каково, думаешь, мне, матери, такое слышать? Потом просить начал: «Встань, пока не подобрали настоящей доярки, на группу ты, Парася Алексеевна. На день-два. Не можем мы больше доверять животных кой-кому. Подумать теперь надо. К скотине уменье и заботу приложить требуется. А у тебя, слышь, опыт. Уж потрудись». Другому кому я бы отказала — ему не смогла. Опять, думаю, вроде моя вина: дочь-то моя работу кинула, скотину без призору оставила.

— Не верю, мама! — гневно выкрикнула Аля, резким движением сбрасывая с себя полушалок и жакетку. — Обманываешь ты! Хочешь, чтоб люди на меня косо смотрели. Чтоб говорили, что я мать не пожалела, в положении и то ее не поберегла.

— Вот те на! — веско заметила Парася, взяв, видимо на всякий случай, свой подойник, чистенькую тряпочку, кусочек топленого масла в бумажку, обрывок веревки: может, хвост придется у беспокойной коровы к ноге подвязать. — Как будто ты меня бережешь? Родной матери говоришь, что она врет, орешь, как на базаре. А потом — что ты о людях-то все печалишься? Тебе-то не все равно? Ты теперь, можно сказать, человек посторонний. Тебе на всех плевать, и до тебя никому дела нет…

На ферме чисто, светло и довольно тихо. Обычная тишина дойки, нарушаемая лишь постукиванием коровьих копыт по полу, когда животные переступают с ноги на ногу, мерной, однообразной жвачкой да звоном молочных струек о дно подойников. Звон струек молока постепенно делается глуше и сочней: подойники наполняются.