Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

В кормозапарнике перепаривали солод. Много пива варили, на шесть пудов. Потом в чаи все это переливали и туда кидали раскаленные камни, а после хмелем веселили и закрывали наглухо.

Руководил всем Ларионыч, опытный старик. Это мудрое дело — пиво сварить. А Ларионыч хорошо может. Изготовит и медовуху, если надо, и местное пиво сварит, и вологодский «шатун».

Ларионыч пива на вкус не пробовал, а все зачерпывал да на досочку капал. Посмотрит на каплю, подумает, скажет: «Пора сливать».

Выбьют деревянную пробку, подставляют закрытые бочонки-лагуны. Волокут лагуны в подполье. Остынет там пиво. И вот налили его в огромную деревянную чашу — нарушу, — и пошло оно по кругу. Совсем как в древней Руси. А на дворе лето и как раз вторая половина двадцатого века.

Чарушу сразу не хватай — неприлично. Попроси отпить хозяина. Он для видимости приложит к другому краю губы, а ты пей сколько влезет.

Народу набралось уйма. Кругом ближняя и дальняя родня. В Плетешове, Ершове, Дороговице, Шубине, Малом Выселке, Пазганах. Да повсюду.

Молодежи льют пиво в отдельные чашки и стаканы, а народ постарше пользуется чарушей. Ходит она из рук в руки.

Ломают пироги-рыбники. Рыба тут запечена прямо с чешуей. Отломишь верхнюю корку, возьмешь рыбу за кожу. Снимается сразу кожа, и лежит рыба, белая, раздетая, исключительно даже вкусная.

У молодежи уже и песни пошли. Современные. У старших — разговоры. Но вдруг вышла на середину тетка Петрована, крепкая еще старуха, и начала:

— В хороводе людей мало, веселиться не с кем стало…

Посыпались бабы постарше из-за стола, встали в хоровод. Поют, других вызывают. Пройдут около Алексея, пропоют:

— Ты, Алешенька, поднимись, свет Иванович, приступись…

Алексей только маленькой своей головой на длинной шее согласно кивает. Улыбается да к чаруше прикладывается.

Подъехали председатель с парторгом. Знает начальство все праздники, беспокоится. Усаживали их за стол — не сели. Стоя выпили по стакану пива. Председатель сказал:

— Гулять гуляйте, а чтобы завтра — ни-ни. Сами знаете, какое время.

Начали его убеждать, клясться. Председатель только усмехнулся, головой покачал: знаю, мол, вас. Выпили они еще по стакану и уехали.

Это хорошо помнит Алексей. Помнит еще, как затянули «Бабу пьяную да нетверёзую», которая «быстрой речкой шла, да не мочилася», а потом «ко верейке-верее прислонилася». Песня длинная, как зимняя дорога. Начало помнит Алексей, а в конце песни чего-то начался у него в голове дым коромыслом. И все куда-то пропало…

Очнулся Алексей на повети. Поглядел на часы — двенадцать. И комары не помешали, и куры не разбудили. Спустился, кряхтя, держась за голову, с повети, пришел в избу. Там очень мало гостей было: ушли все же люди на работу. Остались только отчаянные гуляки да такие, как Алексей, которым идти никуда не надо.

Выпили. Начались разговоры, хотя потише, чем вчера. Стали попивать пивцо да поджидать работников. И так до самого вечера.

Только вернулся Алексей в Плетешово, зовут в Собачью речку на Тихвинскую. Отгуляли там. Не успел он в себя прийти — сразу в трех деревнях празднуют петров день, самый уважаемый праздник в сельсовете.

И везде одно и то же — пиво, пляски, хороводы, похмелка. Только гости не одни н те же да где пиво послабей, где покрепче. Где закуска побогаче, где победней.

До того устал Алексей, до того измучился — сил больше нет. Встал в одно утро в удачный час, когда комарье кончает жечь, а слепень еще спит, отказался от пива, хотя двоюродный брат п подносил, взял косу и, шатаясь от слабости, ушел на сенокос, в пойму.

Прошел Алексей по крупной росе, освежило его немного. Зябко стало в пойменном тумане. Вынул он лопатку, стал точить косу, одиноко звеневшую на безлюдье, и сказал себе:

«Все гуляют, но и работают. А ты с ума сошел. Шляешься по деревням, как пропойца».

И стал косить. Покосиво вел широкое, как прежде, косил чисто. Похрупывала трава, позвякивала коса. Широкий след оставался в росных лугах. А трава в валок ложилась уже без росы. И радугой вспыхивали многочисленные цветы рядом с серебряным полотнищем не тронутой косой поймы.

Прошел покосиво, затем второе. Выдохся насовсем. Решил: «Либо с пьянки это, либо от отвычки. На заводе не в таком воздухе работаешь, а тут свежесть пьянит, оттого и силу теряешь».

Сразу же обозлился и опять начал косить. И косил так: машет-машет, отбросит косу, плюхнется лицом в сырую траву и храпит, как запаленный конь. Встанет и опять косит.