Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

Петр Сергеевич иногда, сидя над какой-нибудь книгой, вдруг восторженно чмокал, крутил головой и восклицал:

— Слушай-ка, прочту. Чудо!

Он читал, сутулясь, близоруко наклонясь, читал еще и еще. Но Аля вдруг зевала и говорила:

— Ну и отыскал. Ничего особенного.

Петр Сергеевич переходил на чтение про себя и больше жену не тревожил.

Они не ссорились ни по каким крупным вопросам, никогда не ругались, не оскорбляли друг друга. Да и из-за этих мелочей они, собственно говоря, не ссорились. Но странная, сложная, меленая, запутанная игра не прекращалась.

Бывало, Петр Сергеевич предложит пойти вечером в кино, а жена сообщает ему:

— Что ты! Сегодня чудесный спектакль будут передавать. Включим лучше приемник и послушаем.

Приемник включен. Тишина в уютной комнате. Светится шкала настройки, слышатся голоса. Горит торшер. На диване сидят рядом Аля и Петр Сергеевич, виднеется его резковатый профиль и ее овальное, с мягкими чертами личико. Аля — вся внимание. А Петр Сергеевич посидит, посидит, да и скажет:

— Надоело. Спать пошел.

Так продолжалось довольно долго.

Один раз, просматривая очередное дело, Петр Сергеевич наткнулся на слово «интуиция». Он отложил дело, посмотрел в окно прокуратуры на серенький октябрьский день, на какие-то общипанные тополя, на курицу, медленно шагающую по двору, задумался.

«Интуиция, — думал он. — Вот и в семейной жизни тончайшая нужна интуиция, чтобы понимать самые малые душевные движения человека. Чтобы чувствовать его. И уступки, тысячи уступок. Ах, как все это непросто…»

Так он сидел и думал. Думал неторопливо и горько о семейной жизни вообще, и о своей семье, и о других семьях. Думал и морщил лоб, вздыхал и качал головой. А курица куда-то вышагивала по двору, и палые листья на земле чуть подпрыгивали от слабого ветерка и перелетали с места на место.

А через неделю они разошлись. Разошлись, как и жили, тихо и мирно, без скандала.

Весь городок был взбудоражен этим событием. Еще бы: их жизнью со стороны любовались, их ставили в пример ревнители строгого семейного порядка — и своим неразумным детям, и неуживчивым супругам, да мало ли кому.

Тогда начались толки, перетолки и кривотолки.

— Не-ет, — говорили друг другу соседки, — Не-ет, — перешептывались любители свежих новостей. — Что-то тут не то. Что-то они скрывали. Да ведь, подумай, ловко-то как скрывали! Не-ет, было, было чего-то у них.

А у них на самом деле ничего не было.

Художник Федор Грибов допил свою стопку водки, закусил маринованными грибками и стал рассеянно глядеть в окно вагона-ресторана, ожидая, пока официантка принесет горячее.

Поезд шел по заснеженной местности. Сейчас она была однообразной и пустынной. При желании можно было, конечно, вообразить, какова она летом или в цветистости осеннего наряда, но у Федора Грибова такого желания не возникало.

Он не любил ездить в вагонах, даже в мягких: все равно полки казались ему похожими на какие-то барачные нары. И если ехать было недалеко, он уходил в ресторан, где как-то меньше чувствовалась дорога.

А на пейзаж ему не хотелось смотреть, потому что настроение у него было не то чтобы неважное, но какое-то неопределенное, рассеянное. Ехал же он на похороны своей двоюродной тетки.

Собственно говоря, Федор и не знал, что эта тетка у него существовала. О смерти ее написала Федору его мать и просила приехать и помочь на похоронах.

Просьба матери была равносильна приказанию. Хотя Федору немного оставалось до сорока, но он был холост, и мать считала его почти мальчиком. А Федор до сих пор по-мальчишески побаивался матери и слушался ее во всем.

Сейчас он уныло думал, что какой же он специалист по похоронам и что не знает, как к этому приступить. У них в мастерских художественного фонда недавно умер один товарищ, так там просто собрали деньги, а потом провожали на кладбище. Кто-то делал все необходимое. А теперь он должен был приняться за все сам.

Мать написала ему, что он изо всей родни наиболее незанятый. И еще писала, что у тетки из родных в городке осталась одна лишь дочка. И святой его долг — помочь в похоронах.

Федор начал представлять, вернее, придумывать, дом, где лежит тетка, и плачущую худенькую девочку с косичками в каком-нибудь углу дома. Потом отмахнулся от нелепых образов н раздраженно поторопил официантку.

Он заранее послал телеграфом денег и телеграмму о приезде, но вполне логично предполагал, что никто не может его встретить.