Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

— Нет, Илья Павлович, — замялся Саша. — Все в порядке.

— Смотри. Тебе видней. К Семенову загляни — два ящика стекла возьмешь. Давай лапу, — протянул механик на прощанье свою задубелую на ветру и морозе руку.

Первые километры Саша прикидывал, что и как надо сделать, а потом снова начал думать о Гале. Дорога была хорошо накатана, и машина шла легко. Несколько раз он вынимал из кармана Зеркальце и, придерживая баранку одной рукой, косил глазом в него. «Парень вроде бы ничего. Но что такого особенного она могла найти во мне?» Саша засовывал зеркальце обратно и ожесточенно плевался: «Раньше по неделе не видел своего лица, а теперь в зеркало гляжусь через каждую минуту. И товарищи говорят, что стал угрюмым, раздражительным. Нет, это не любовь. От нее не помощь в жизни, а одно несчастье».

На Сеховской базе он не дал никому покоя, пока не кончились погрузка и оформление документов. Даже кладовщик начал ругаться: «Куда спешишь? Добро бы на свадьбу». А Саша злился, продолжал подгонять грузчиков и кладовщика и успокоился, когда снова очутился за баранкой. Машину он гнал как никогда.

«Эх, если бы к Семенову не заезжать, — думал он, — успел бы на танцы. Сегодня как раз воскресенье: народу будет — тьма. Привяжутся к ней, и, как пить дать, кто-нибудь потащится до дому. Конечно, ничего страшного не случится. А впрочем, кто его знает…»

Сердце его сжималось, и он так резко выкручивал баранку на поворотах, что в кузове прыгали ящики и начинали стонать борта.

У Семенова пришлось задержаться, и только в понедельник к вечеру Саша подъезжал к Снегову. Когда до города осталось не более четырех километров, Саша остановил машину, выключил мотор, вышел из кабины и сел на крыло.

По обеим сторонам дороги поднимался лес. Начиналась оттепель, и небо нависло над самыми верхушками деревьев. Пахло оттаявшей хвоей. Из глубины леса доносились тяжелые вздохи, словно там заснул смертельно уставший великан.

«Ну и тряпка, — неприязненно думал Саша, глядя на свои трясущиеся руки, которые никак не могли свернуть папиросу. — Как сосунок, замотался за каких-то три дня. Эх, ты! Машину нисколько не жалеешь, из радиатора пар валит, как из паровоза. Видно, прав Николай, не дело я затеял. Если так каждый рейс с ума сходить, на полгода меня не хватит. Нет, буду мужчиной — приеду и скажу ей: нет у нас, Галя, одной с тобой дороги, боюсь я, не могу больше».

Усталость, нервное напряжение, три суматошных дня — все это свинцовой тяжестью легло ему на плечи. Он бросил папиросу, обхватил голову руками и сидел, покачиваясь из стороны в сторону. А в такт его движениям, словно передразнивая, покачивались придорожные сосны, поскрипывали и сбрасывали с лап мягко падающие снежные груды.

…Первым, кого встретил Саша, выйдя из гаража, был Николай Закатилов. Не глядя на друга, Николай глухо спросил:

— Приехал? — И, прикинув, что вопрос не требует ответа, добавил: — К Соне зашел бы. Встретил я ее сегодня. Похудела здорово. О тебе спрашивала.

— Угу, — неопределенно буркнул Саша и пошел к воротам базы. Вслед ему донеслось:

— А эту… Галину… вчера видел. Провожал ее кто-то с танцев. А потом ходили вместе, вроде обнявшись…

И снова стоит Саша у знакомой калитки. Уже десятый час. Галино окно освещено, и на белом фоне занавески виден смутный, плохо различимый силуэт. Читает. Постучать или не постучать?

Саша перешел на противоположную сторону улицы и долго прохаживался взад и вперед. Потом встал. Силуэт в окне оставался в прежнем положении. Саша на минуту представил Галю выбегающей из дома, запахивающей на ходу шубку, смеющейся удивленно-радостным смехом, н у него так дрогнуло сердце, что он понял, что нельзя стучать. Если она выбежит сейчас из дома, то он ничего-ничего не скажет ей, а будет весь вечер молчать, слушать ее дыхание. Лишь бы она была рядом, лишь бы дольше не проходил вечер.

Саша круто повернулся н пошел, ускоряя шаги, затем почти бегом, от этого дома, от скамеечки, которую уже успел прикрыть новый снежок, от окна с близким, родным, дорогим силуэтом.

…В столовой было тихо. Один-единственный посетитель, подвыпивший мужчина в грязной фуфайке и ватных брюках, дремал, навалившись грудью на стол. Соня подсчитывала за буфетной стойкой дневную выручку. Ее руки быстро раскладывали деньги по разным кучкам, но лицо было безучастным, обострившимся и словно озябшим. Саша, не здороваясь, прошел в дальний угол, сел за столик около окна и погладил крупные холодные листья большого фикуса, стоявшего рядом со столиком.