Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

Когда Пашка вернулся к шалашу, костер полыхал вовсю.

— Ну? — насмешливо спросил дед у молча подсевшего к костру Пашки.

Несмотря на то что они были друзьями, дед никогда не упускал случая показать Пашке ничтожность его претензий на великое звание рыболова.

— Жерех сорвался, — горько сообщил Пашка.

— Большой?

— Во! — Пашка развел руками как можно шире и искоса взглянул на Ваську и Кольку.

Те лежали животами на земле и внимательно слушали разговор. Между ними расположилась Тропка. В глазах у ребят горел огонек любопытства.

Пашка свел руки поуже.

— Как? — спросил дед, не глядя на Пашкины манипуляции.

— Да как? Закинул я и сижу.

— На что закинул?

— На червя.

— На червя жерех не возьмет.

— А вот взял. Сижу. Вдруг раз-раз и сразу…

— Так жерех не клюет.

— Клюнул вот. Я начал выводить. Вывел. Смотрю: черт, а не рыба. Тут он меня туда-сюда, я его туда-сюда, а крутик-то там сыпучий, ну и обвалился прямо в воду. Я на него, он от меня. Сломал вот удилище и ушел. А и добыча была бы…

Пашка шумно вздохнул.

— Уметь надо, — назидательно сказал Плохая Память.

Костер трещал. Искры вместе с дымом летели вверх к мигающим звездам. Туман слоями лег в воздухе. Поверх него плавали верхушки кустов. Стали слышными журчанье протоки и шорохи в траве. Пашка сушил штаны и скреб волосатую грудь. Плохая Память заваривал чай.

Ребята дремали.

Пашка был ярко-рыжим и высоким. Плохая Память, наоборот, низеньким и заросшим черной, посеребренной щетиной. Но у костра эти различия терялись, и оба они казались похожими друг на друга. Тем более что у обоих были длинные горбатые носы, за которые бабы, когда еще Плохая Память был перевозчиком, сочинили веселую поговорку: «Базара нос да Пашкин нос — и через Рямху перевоз».

Луга умылись росой. Принесенный издалека липовый запах смешался с запахами полевых цветов. Аромат прошел такой густой волной, что казалось, его можно было пробовать на вкус. Он раздражающе подействовал даже на Плохую Память. Дед закряхтел и полез в карман за махоркой. Васька и Колька, почувствовав, что дед намерен рассказывать, придвинулись к костру. Тропка открыла глаза и насторожила уши.

Вдалеке за туманами бухнул выстрел. Ударила рыба в реке. Сонно крякнула на озере утка. Словно задетая дробиной, сорвалась звезда и прокатилась огненным камешком по темному небу.

Дед не выдержал.

— Охотнички, — презрительно сказал он. — Седьмой десяток живу, а чтоб стреляли, когда мушки не видно, не припомню. Да и охотится-то за чем? Самая большая добыча у них — утка. Ни одного медвежатника теперь днем с огнем не найдешь.

— Так теперь и медведи-то повывелись в наших местах, — заметил Пашка.

— Повывелись, — передразнил дед. — Кто это тебе сказал? Были бы настоящие охотники — медведи найдутся. Охотники повывелись.

Все помолчали, раздумывая о тех давних временах, когда жили настоящие охотники.

— Егор Дубинов был, — размечтался дед, — детина, что твой телеграфный столб. Одного медвежонка на моих глазах кулаком убил. Или Васька Дятлов, веселый парень, тот…

— А сам-то ты, дедушка, убивал медведей? — перебил белобрысый Колька, следивший за дедом с раскрытым от удивления ртом.

— Видеть я их видел сотнями, а убил ни мало ни много… тридцать восемь штук! Вот ведь какое дело, лешая ты музыка.

Пашка недоверчиво хмыкнул.

— Чего еще? — строго посмотрел s его сторону Плохая Память. — Да, тридцать восемь! Вот года четыре назад был у нас случай. Зашел медведь в деревню, а потом и в дом к одним. Хозяйка была дома. Слышит она, стало быть, скребется кто-то в сенях, отворяет — да как заорет. Обратно дверь захлопнула и держит. Потом попробовала снова открыть, чувствует, силенок нету. Испугалась, и память у нее отшибло. Приходят мужики, видят: хозяйка без памяти лежит, а медведь мертвый в сенях, дверь прижал.

— А от чего он умер-то? — спросили одновременно Васька и Колька.

— Известно от чего, от медвежьей болезни. Крикнула она, ну он и умер. Сердцем оказался слаб.

— Верно, — подтвердил Пашка. — У нас в деревне одна девочка веретена через речку несла, а на берегу медведь спад. Она заголосила с испугу, а с ним медвежья болезнь приключилась. Ну и тоже подох.

— Дедушка, а дедушка, — попросил Колька, — расскажи, как ты сам медведей убивал.

— Да ведь как? — задумался Плохая Память. — По-разному, стало быть. Когда на лабазе, когда в берлоге, когда на дороге. Мать вот у Тропки была, — показал он на присмиревшую собаку, — хорошо медведя из берлоги выманивала. Правда, и сама Тропка куска без разрешения не возьмет. Но мать еще умней была.